– Как же это, – говорил один из монахов, с удивлением разглядывая этого странного человека в ермолке.
– А вот так, – отвечал Шломо, повышая голос так, что прохожие на другой стороне улицы повернулись и посмотрели в их сторону. – В вашем понимании Христос, о котором рассказывает Евангелие, живет в Галилее и Иерусалиме, как будто в чужой и враждебной стране… Вам и в голову не приходит, что Христос – тоже «жид». И мать его – жидовка, и братья, и сестры, и соседи, и друзья. Христианство, которое ковалось где-то в Сирии, с самого начала несет в себе дух антисемитизма, который успешно пережил иудо-христианство и легко был принят средними веками, которые донесли до нас этот антисемитизм в виде погромов и Холокоста… А знаете, что это значит?
– Что? – не удержавшись, спросил один из монахов.
– Ничего особенного, – сказал Шломо Маркович, пританцовывая. – Это значит, что последние две тысячи лет ваш Христос остается вне христианства. Христианство – без Христа, вот, что выходит, чтобы вы там ни говорили.
Сказав это, Шломо Маркович исчезал, и не успевшие прийти в себя монахи еще долго стояли, глядя ему вслед, а вечером рассказывали об этой встрече своим сокелейникам, качали головами и о чем-то задумывались, а вот о чем именно задумывались, то держали в секрете.
Доходили эти известия и до Нектария, который сердился и запрещал монахам общаться с Шломо Марковичем под страхом изгнания из монастыря.
– Ты мне монахов не сбивай, – говорил отец игумен, повстречав как-то Шломо Марковича у монастырских ворот. – У меня монахи ученые, больше тебя знают. Так что только зря время потратишь.
– Вот именно, – сказал стоящий рядом благочинный, отец Павел. – Пускай вон лучше идет цыган урезонивать. Совсем стыд и совесть потеряли, торгуют цветами прямо под носом. А ученых у нас тут и без тебя хватает.
– Боитесь, что ли? – Шломо весело переводил взгляд с игумена на благочинного, а потом опять с благочинного на игумена. – Ну так оно и есть, боитесь.
– Это кто, интересно, боится? – спросил отец Нектарий, который всегда любил быть первым. – Говорю тебе, мои монахи тебя так уговорят, что потом не будешь знать, куда от стыда деться.
– Напугал, – сказал Шломо, вытанцовывая какой-то сложный танец. – Да твои монахи не знают даже, кто такой Василий Великий, а уж про никейский-то символ можно их даже не спрашивать.
– Что никейский, какой там еще никейский, – забормотал быстрой скороговоркой отец благочинный. – Главное, чтобы человек службу понимал. Понял?.. Если человек службы не знает, то никакая ученость впрок ему не пойдет…
– Это ты, конечно, переборщил малость, – сказал игумен. – Ученость – ученостью, а служба, знаешь ли, службой… И этой ученостью тебе мои монахи сто очков вперед дадут, не глядя.
– Пускай попробуют, – сказал танцующий Шломо.
– Вот и я говорю – «пускай», – подтвердил отец игумен.
– И я, – сказал Шломо, ничуть не менее игумена любивший, чтобы последнее слово оставалось за ним.
Так возникла однажды идея религиозного диспута, которая со временем не поблекла, как это обычно бывает с большинством подобных идей, а почему-то плотно поселилась в голове отца Нектария, который много раз к ней возвращался, пока, наконец, эта идея не превратилась в некую вполне материализовавшуюся реальность.
И действительно.
В один прекрасный день монахи и прихожане узнали из вывешенного на воротах уведомления, что сегодня в 19.00 состоится диспут между монахами нашего монастыря и всем известным Шломо Марковичем Шнейерсоном по вопросам веры, таинств и религии. Вход свободный.
Что предшествовало этому событию и какие силы приложили руку к осуществлению этой занимательной идеи, – мы сказать затрудняемся. Известно достоверно только одно: отец игумен был крайне доволен стечением вышеизложенных обстоятельств, так что даже готовился сам поучаствовать в диспуте, для чего обложился кучей книг, а отцу Ферапонту поручил составить список вопросов, да не простых, а попутаней да позаковыристей.
И скоро этот день наступил.
37. Диспут
Как и следовало ожидать, диспут начался с легкой перебранки между сторонами.
Сначала отец Павел позволил себе не вполне уместную шутку относительно головного убора Шломо Марковича, а затем и сам Шломо Маркович, не удержавшись, съязвил по поводу православных подрясников, которые делают священников похожими на женские манекены во время весенней распродажи.