История эта, между тем, рассказывала о новоржевском учителе химии, который с помощью разного рода химических реактивов, которые легко найти в любом химическом магазине, умудрился сотворить искусственного человека, сиречь гомункулуса, и что, узнав об этом, приехала в Новоржев целая толпа ФСБешников, да не из Пскова, а аж из самой Москвы, потому что мысль эта о гомункулусе в Москве почему-то чрезвычайно понравилась и дала ход дальнейшим действиям.
В этой мысли действительно было что-то притягательное и многообещающее, например, возможность делать гомункулусов, чтобы они управляли нашей богоспасаемой державой, потому что гомункулуса, с одной стороны, не отличишь от настоящего человека, а с другой – его можно было запрограммировать так, чтобы он, например, не воровал больше положенного или чтобы он освоил в рабочее время учебник русского языка и смог без запинки произнести в дальнейшем слово «консолидируемся» или «консенсус».
Вредный учитель химии, однако, усовершенствовать творение рук своих отказался, ссылаясь на то, что он сотворил этого гомункулуса в надежде найти разрешение удовлетворению плотских желаний, а вовсе не для того, чтобы плодить гомункулусов, которых и так развелось вокруг предостаточно, в чем легко можно было убедиться, стоило только хотя бы включить телевизор.
– Значит, власть нашу мы не уважаем? – ласково сказал допрашивающий учителя феэсбешник в чине полковника, сам смахивающий чем-то на гомункулуса.
– А за что ее уважать-то, – ответил дерзкий учитель, от которого ушла жена, а самого выгнали с работы, так что терять ему было совершенно нечего. – За что ее уважать, дуру, если сама она себя не уважает?
– Поговори у меня, – сказал допрашивающий, и новоявленного Кулибина вместе с его гомункулусом увезли в золотоглавую, чтобы у него было побольше времени подумать, прежде чем говорить такое о наших власть предержащих.
Далее историю про гомункулуса рассказывали по-разному.
В одном изложении в ней говорилось, как обманув ФСБешников, наш гомункулус бежал в город Опочку, где устроился учителем химии в общеобразовательную школу, а подрабатывал же, разъезжая по району с чтением лекции «Почему самым важным из искусств для нас является искусство химии?»
В другой истории, напротив, рассказывалось, что, прибыв в Москву, гомункулус проявил такое рвение к работе, что вскоре стал ведущим специалистом в области создания искусственных людей, а затем возглавил занятую этой темой лабораторию, которая вскоре принялась делать искусственных президентов, которых, хоть убей, было не отличить от настоящего. Одна беда: отправившись как-то в соседний магазин, сторож Григорий забыл запереть ворота, так что все триста с чем-то штук президентских гомункулусов разбрелись по Москве и Московской области, пугая народ и наводя людей на всякие тревожные мысли относительно близкого конца света.
Впрочем, более достоверной нам кажется другая история, которая повествует о том, что на самом деле гомункулус сам обхитрил своего создателя и, воспользовавшись его неопытностью, совратил его, а после, надеясь удовлетворить свои плотские желания, бежал из Новоржева в Опочку, а из Опочки в Святые горы, где, украв на хозяйственном дворе монастыря чью-то сохнувшую после стирки рясу, пробрался в монастырь и под именем отца Павла вошел в доверие к отцу Кенсорину, став там тем, кем мы его теперь знаем.
Все это, однако, был, конечно, совершенный вздор, потому что отец Павел к удовлетворению каких бы то ни было плотских желаний был совершенно непригоден, вполне равнодушен и никак не связан ими, не имея никаких желаний вообще, с юных лет отдавая себя одной единственной страсти: стяжать, копить, считать и пересчитывать скопленное, умножая его к вящей славе Божьей и к вящей славе его, Павла.
Злые языки, впрочем, говорили, что когда отец Павел бежал из Новоржева, то прихватил с собой учебник арифметики Киселева, которым и питался всю дорогу, благодаря чему стал с тех пор легко считать все, что только поддается счету. Мы не можем, конечно, полностью согласиться с этой точкой зрения, тем более что нам известно другое мнение, согласно которому похищен и съеден был вовсе не учебник Киселева, а математические таблицы Брадиса, что косвенно подтверждалось и тем фактом, что после чтения этих таблиц у нашего отца Павла всегда устанавливалось хорошее настроение, когда же это настроение портилось, это значило, что под рукой отца Павла вдруг не оказывалось чего-нибудь, что можно было бы посчитать или привести к общему знаменателю.