46. После службы. Евсевий
На этот раз конфуз все-таки приключился; правда, не так, как опасался отец наместник, а совсем по-другому, как отец Нектарий и не ожидал. В конце концов, он хотел только показать владыке, каких успехов достиг под его чутким руководством монастырь, продемонстрировав и облицованный мрамором пол в братском корпусе, и теплый туалет, и гостиничные номера, готовые уже принять первых постояльцев, и кухню с новыми плитами и новой посудой, а еще новые холодильники, газораспределители и компьютеры, а самое главное – этот подъемник, который в любое время суток мог поднять за минуту на второй этаж все, что угодно.
В трапезной высокому гостю были показаны новые столы и скамейки, а в подсобных помещениях – новые германские унитазы, которые еще только предстояло установить.
«А тут мы все заменили на пластик, – говорил отец Нектарий, показывая результат. – И удобно, и практично».
«Двадцать пять тысяч стоило, – с гордостью сказал идущий рядом благочинный отец Павел. – Во как!»
Глаза его весело блестели, так, словно ему только что удалось раздобыть целую кучу казначейских билетов, которые приходилось теперь считать и пересчитывать.
Но как раз в эту самую минуту своды трапезной огласил тяжелый вздох, вслед за которым последовали громкие и совершенно не подходящие к случаю рыдания.
Рыдал владыка.
Опустившись на колени, он положил голову на скамейку и то трясся, стуча своими сжатыми кулачками по скамейке, то вздрагивал всем телом и размазывал по лицу слезы, которые в изобилии капали из его глаз.
Все были так потрясены, что никто из присутствующих даже не бросился к владыке, чтобы его поднять и усадить на скамью, никто не принес ему стакан воды, не протянул платок, не утешил владыку словом.
Вокруг все словно оцепенели.
И два его секретаря, и охрана, и мальчики-свеченосцы, и епархиальный хор, и еще куча всякого бесполезного народа, без которого любой владыка, впрочем, чувствует по крайне мере легкую неуверенность. Теперь же все они застыли, не зная ни что надо делать, ни что вообще значат эти внезапно пролитые и почти святые слезы.
Наконец владыка размазал по лицу последние следы волнения и сказал, обращаясь к отцу Нектарию:
«Вот гляжу я на тебя, Нектарушка, и думаю, чем же это ты собирался купить меня и мое расположение?.. Неужто я столько же стою, сколько эти твои германские унитазы?»
Тишина в трапезной стала почти осязаема.
«Да что вы, ваше преосвященство», – сказал отец Нектарий и, чтобы как-то подбодрить себя, развел руками и попытался изобразить на лице некое подобие улыбки, которая больше напоминала, впрочем, болезненную гримасу у стоматолога.
«Что мое преосвященство, что? Что? – возразил ему стоящий на коленях владыка. – Я сам знаю, что я преосвященство, а вот ты объясни-ка мне другое, милый друг. Христос, он, по-твоему, что – для германских унитазов распялся или, может, для новых плит газовых?.. Или, может, нам не Распятию и Христу надо поклоняться, а теплым туалетам, которые спасут нас в день Страшного Суда?»
Голос его был тих, однако слышен в самом отдаленном месте трапезной и даже в примыкавшей к трапезной кухне, на пороге которой столпились теперь кухонные работники, боящиеся пропустить хотя бы одно слово.
«Или, может, ты думаешь, – продолжал владыка, – что мне нужны все эти пластики твои и железки?.. Да гори они все огнем, вместе с твоими унитазами, а мне не этого надо!.. Мне другое надобно, а не эти твои финтифлюшки, от которых только голова болит… Как же ты этого до сих пор не понимаешь, Нектарушка?»
«Так ведь удобства, – сказал отец Нектарий, понимая, что несет ахинею, и желая немедленно провалиться сквозь пол. – Монах – он ведь тоже человек».
«Это монах-то человек? – переспросил владыка, и в голосе его послышался лед. – Ты говори, Нектарушка, говори, да не завирайся, а то я тебе точно все ребра-то пересчитаю, век будешь помнить… Ежели ты и вправду думаешь, что монах – он тоже человек, то лучше тебе было бы снять с себя все золототканое да и уйти немедля на покой. А уж я тебе как-нибудь поспособствую…»
Тут произошло следующее.
Отец Нектарий вдруг раскинул руки и медленно опустился на пол рядом с владыкой, который, в свою очередь, вновь зарыдал, размазывая по лицу слезы.
Легкий перезвон пронесся над трапезной.
«Простите, владыка», – сказал отец Нектарий, склоняя голову. И добавил: « Больше не повторится».
«Да слышал уже, слышал – отозвался владыка, пряча лицо в ладонях. – Ты мне уже какой раз обещаешь, Нектарушка?.. И как только тебе самому-то не надоест!»