Как бы то ни было, в один из таких непредсказуемых концертов наместник так рассердился на попавшегося ему на глаза Алипия, что немедленно изгнал его из монастыря, а на чью-то попытку защитить бедного Алипия заорал, размахивая руками:
«Пусть идет к своей мамочке, а здесь у нас не больница!»
Вскоре после этого, когда с Алипием все чаще стали случаться припадки эпилепсии, он упал и выбил себе зубы, после чего мать забрала его лечиться домой, в Петербург. Когда он вернулся и пришел в монастырь, Нектарий был опять не в духе и своим писклявым голосом снова закричал:
«К мамочке! К мамочке!.. Пускай убирается к своей мамочке, здесь у нас, слава Богу, пока еще не больница!»
Одному прозорливому монастырскому иноку, чей провидческий дар хранили в глубокой тайне от отца Нектария, который был прямо-таки помешан на всякого рода видениях и откровениях, привиделось, что именно в эту ночь силы небесные вынесли нашему наместнику суровый и не подлежащий обжалованию приговор.
Возможно, что это касалось и Цветкова, который, узнав о том, что Алипий упал и выбил себе зубы, сказал, демонстрируя хорошее знание Писания:
«А чего тут удивляться? – сказал он, разводя руками. – Сказано же в Писании – зубы неправедных сокрушу».
«А еще там сказано, – сказал незаметно подошедший отец Илларион, – что тот, кто потеряет, тот и обретет, и что будет это обретенное больше потерянного».
Но это была уже другая история.
49. Мастер эротического свиста
Иногда, когда отец Иов еще не был таким важным и самодовольным, мы сидели с ним в книжном киоске возле входа в монастырь и с интересом рассматривали проходящих мимо туристов, которые в иные дни делали жизнь монаха совершенно невыносимой.
Разные люди попадались в монастыре, искушая монахов нелепыми вопросами, самодовольными замечаниями и безвкусной, вызывающей одеждой. Один из них пришел как-то раз к отцу Иову и представился ему мастером эротического свиста.
Представившись же, он немедленно засвистел. Свистел он Амурские волны и при этом вполне прилично, с переливами и точными паузами, вот только тело его при этом стало вдруг как-то странно вибрировать и изгибаться, а к тому же еще слегка дрожать, глаза же закатывались и закрывались, так что все вместе это выглядело совершенно непристойно, и притом до такой степени, что даже я почувствовал, что краснею.
Потом я посмотрел на отца Иова. Тот сидел, опустив в землю глаза. С первого взгляда казалось, что лицо его не выражает ничего, кроме усталости, но, приглядевшись, на нем все же можно было прочесть задушевную мысль его, которая все чаще и чаще появлялась в последнее время. « До каких же глубин падения может упасть человек, – говорила эта мысль. Доколе же еще нам терпеть, Господи?» Впрочем, это выражение немедленно сменилось другим, прямо противоположным, в котором легко можно было прочесть и гордость за свою непохожесть на других, и свою близость к настоящему искусству, о котором мечтал с детства.
– А вот я теперь спрошу, – сказал мастер этого безобразия, прерывая вдруг свой свист. – Давно интересуюсь, есть ли место такому художественному свисту в большом, так сказать, искусстве?
– Трудно сказать, – промямлил отец Иов, с трудом отрывая глаза от земли. – Пока что-то похожее лично мне не встречалось.
– Вот и мне не встречалось, – сказал мастер свиста и запечалился.
В это время перед книжным ларьком остановилось еще одно чудо-юдо.
Оно было в майке, шортах и с роскошными татуировками, наводящими на мысли об Эрмитаже и Лувре.
По лицу же Иова почти мгновенно скользнули, сменяя друг друга, два выражения: первое – осуждение мужика, который довел себя до такого скотского состояния, и второе – осуждение самого себя за то, что он осудил погибающего мужика и не показал ему гавань спасения и путь веры. И то, и другое, впрочем, сразу же уступило место третьему выражению, которое можно было условно перевести на человеческий язык, как «Господи! До чего мне это все облокотилось!»
Точного перевода этого слова нет, но какой бы он ни был, можно быть совершенно уверенным, что Владыкой отец Иов не станет никогда и ни при каких обстоятельствах.
И это радует.
50. Отец Ферапонт
Про отца Ферапонта я знаю только одну историю, которая к тому же не слишком достоверна, хотя, на мой взгляд, вполне безобидна.
История как история. Ничего такого, что могло бы навести на какие-нибудь посторонние мысли.
А рассказывала эта история поначалу о монастырском послушании отца Ферапонта, которое заключалось в том, что по благословению игумена он успешно руководил всей издательской деятельностью монастыря и на своих хрупких плечах волок эту деятельность от начала и до конца, то есть от идеи до ее воплощения, будучи в одном лице и верстальщиком, и корректором, и редактором, а заодно и художником. Вот почему все эти буклеты, карты, открытки, книжечки, краткие жития, молитвословы, туристские проспекты, визитки и еще куча всякой бумажной мелочи вечно валялись в келье отца Ферапонта, встречая всех сюда заходящих, которые с изумлением замечали на каждой из этих мелочей сделанную аршинными буквами надпись: «Главный редактор отец Нектарий