«Никакой фантазии». Илья примеривался к прыжку на забор, подпрыгнул пару раз и едва не скатился по мокрой траве в полную стоячей воды канаву. Передумал, решил пойти другим путем, благо забор держался на соплях и отодвинуть пару штакетин труда не составило. Минута, две – и он на карачках вползает на чужую территорию, в ранних сырых сумерках и тумане пробирается между грядок с картошкой, на голову падают холодные тяжелые капли и колорадские жуки. Этой желто-полосатой тварью бабкин огород кишел, как кусок дохлятины опарышами, вредители чувствовали себя хорошо, весело плодились и размножались на заросших сорняками грядках, чему старуха препятствий не чинила. Покидала весной в землю семенную картошку и забыла о ней до осени, но рискует вместо урожая получить лишь начисто обглоданную ботву. Илья присел на корточки, огляделся – все спокойно, дождь усилился, понемногу переходит в ливень, тучи над головой и не собираются расходиться. Пока все просто отлично, остается надеяться, что дальше везение его не оставит, с отцом надо поговорить, и сегодня же, и немедленно уматывать тем же путем, что и пришел.
Последний десяток метров Илья проскочил на одном дыхании, добрался до деревянного, перекошенного набок домишки в углу бабкиного огорода, но рядом с домиком Илья засиживаться не стал, прополз под жердями символической ограды между двумя участками и опрометью рванул к двухэтажному кирпичному строению напротив. Его маневр остался незамеченным – вольер «азиатки» у ворот, знать бы еще, открыт он или Хельму заперли внутри. Илья перепрыгнул через клумбу, пересек газон и затаился на траве под окнами. Тихо так, что слышно, как по капюшону ветровки стучат капли дождя и доносит откуда-то со стороны тошнотный попсовый мотивчик. А в доме, похоже, и нет никого. Вот сюрприз будет, если отца дома нет. И что тогда – ждать, мокнуть под дождем, и сколько: сутки? двое?
«Об этом я не подумал». Илья, пригнувшись, пробежал под окнами, обогнул дом и оказался у крыльца, присел на корточки, всматриваясь в мутную дымку перед собой. Ворота закрыты, гараж вроде тоже, в бане темно, но дверь отсюда не видна, может, и есть там кто, как прошлой зимой в бабкином доме, например. А может, и в отцовском сейчас парочка хорошо замотивированных юношей в штатском поджидает. Тренированных, заметим, юношей с хваткой бультерьера, чьи челюсти только пассатижами разжимать, и то когда собачка уже дышать перестала. Хотя нет, вряд ли бы в этом случае Хельму у дома оставили, она бы этих бультерьеров… А так вон она, сидит себе, вернее, лежит в будке, только нос наружу высунула и вроде спит, или лень ей под дождь вылезать. А в доме по-прежнему тихо, и в окнах темно, словно спят все.
«В окно постучать или сразу в дверь?» Илья, стараясь держаться подальше от вольера, в два прыжка оказался у зеленой изгороди, подпиравшей забор со стороны отцовского участка, пролез через кусты и присел на корточки, раздвинув ветки. Точно, не ошибся, «день сурка» в разгаре, и конца-края ему не видно – здесь «Нива», стоит, голубушка, чтоб тебя черти взяли. Нагло так стоит, проезд к воротам перегородив, всем своим видом показывает, кто тут хозяин, и этот хозяин свое получит, хоть тушку негодяя Кондратьева-младшего, хоть чучело, и ждать будет, сколько потребуется. Обострение, к гадалке не ходи, у них пару недель назад началось, когда в овраге труп коллеги обнаружили, осерчали не по-детски и ждут, караулы выставили, да только, как и прошлой зимой, дальше своего носа ни черта не видят…
За спиной послышались странные звуки – шелестела трава и что-то мягко и тяжело падало на нее, ритмично и споро. Илья обернулся, но понять ничего не успел. Налетело огромное, белое, впечатало в ветки немаленькой массой и принялось тыкать в лицо холодным мокрым носом. И все в тишине, только слышно, как нечто жалобно поскуливает и скребет лапищами землю. Вот тебе и ленивая псина – учуяла издалека, налетела и с полоборота нейтрализовала «гостя», кто ее только научил так подлетать, вот уж как есть ужас на крыльях ночи…
– Тихо, тихо… – Илья отбивался от взволнованной Хельмы, отпихнул «азиатку», вместе с ней выбрался из кустов. И моментально вспомнив, на что способна голосистая псина, одной рукой сгреб ее за ошейник, а второй зажал собаке пасть. Хельма особо и не сопротивлялась, для порядка поворчала, покрутила лобастой башкой и побежала рядом с Ильей к бане. Дружно завернули за угол, Илья толкнул неплотно прикрытую дверь и ввалился вместе с собакой в предбанник, стянул с головы капюшон. Хельма немедленно воспользовалась свободой, тявкнула басовито и вскочила на задние лапы, норовя передними обнять блудного молодого хозяина.
– Да уйди ты! – прикрикнул на «азиатку» Илья. Та послушалась, но пасть закрыть себе не давала, вертелась ужом, прятала голову, не забывая гавкать – редко, но отчетливо, всем видом выражая радость и возмущение по поводу долгого отсутствия Ильи.
– Стой, дура, стой, кому говорят! – Илье удалось схватить собаку за ошейник и закрутить ей пасть ремнем скинутого со спины рюкзака. Хельма поняла, что попалась, села на пороге и тоскливо уставилась на Илью. «Развяжи, я больше не буду!» – читалось во взгляде преданных темных глаз, но Илья верить «азиатке» не торопился. Потрепал ее по загривку, погладил за ушами, хлопнул по мощной спине:
– Здоровенная какая, коровушка ты моя. Я уж думал, ты меня не узнаешь… – И застыл, услышав в шуме дождя легкий шорох и еле уловимый треск – к бане шел кто-то. Хельма насторожила круглые ушки и отчаянно завертела башкой, пытаясь избавиться от «намордника», но Илья был начеку. Потянулся к ремню джинсов, коснулся торчащей из-за него рукояти «ижа», но сразу убрал руку – человек уже остановился у двери, и он был один.
– Кто здесь? – В ответ Хельма заскулила и попыталась содрать с морды ремень передними лапами. Илья дернул собаку за ошейник и промолчал.
– Кто? – настаивали из-за двери, и молчать больше не было сил.
– Свои, – негромко произнес Илья, – свои, отец. Извини, что без предупреждения, не мог я позвонить, сам понимаешь…
Хельму было не удержать, она рванулась к двери и кинулась в ноги входившему, Илья в последний момент дернул ее назад. Сел на лавку у стены, обнял собаку за шею и снизу вверх смотрел на отца. Даже в полумраке видно, что батя здорово сдал за три или четыре месяца, что они не виделись, – осунулся, бледный, пальцы подрагивают, цепляются за шнурки накидки и никак не могут развязать тугой узел под горлом. Но очки блестят так же воинственно, и голос хоть и глуховат, но до сих пор заставляет вжимать голову в плечи, словно нашкодившего школьника.
– Понимаю. – Отец справился с завязками, скинул с головы капюшон и пригладил седые волосы. – Отчего ж не понять, не дурак. Как машины у дома заново появились, я с того дня тебя в гости жду. Галину к родителям отправил и жду, возвращаться ей не разрешаю. И дождался. Чего раньше не приходил?
Говорил он спокойно, даже с легкой, еле уловимой издевкой, но по всему видно – и рад он до смерти, что сын жив до сих пор, и страшно ему, так страшно, как перед смертью бывает. Знает все – и как зимой от семьи Ильи только воспоминание осталось, как в клочки за пару дней все разметало, и что потом было, и как встретились они весной, еще снег лежал. Поговорили, но наскоро, скомканно, и тоже Хельма рядом терлась, металась от одного к другому, как и сейчас, – то в нос Илью лизнет, то к отцу кинется.