Такова печальная история Рахова. Мы изложили ее здесь на основании, с одной стороны, — газетных известий, а с другой — рассказов отца Рахова и некоторых других лиц, имевших случай близко знать В. О. Рахова. Но так как подлинного дела о нем мы не имели в руках, то, быть — может, в наше сообщение невольно вкрались некоторые неточности. Поэтому, в интересах истины, в интересах выяснения этой глубоко печальной и прискорбной истории — нельзя не пожелать, чтобы архангельское епархиальное начальство нашло возможным огласить в печати обстоятельства, вызвавшие необходимость применения одной из самых тяжелых уголовных кар к человеку, деятельность которого, казалось, всецело была проникнута духом высокого христианского подвига.
Без подробного же знакомства со всеми условиями и обстоятельствами дела, вызвавшими ссылку и заточение Рахова, — невольно у каждого являются вопросы: за что же, наконец, так жестоко пострадал этот редкий альтруист, стремившийся свою жизнь и деятельность построить на евангельском идеале? За что разбита жизнь этого человека и жизнь его семьи? Не вкралось ли в это дело какой-нибудь роковой ошибки со стороны лиц, возбудивших преследование против человека, в деятельности которого уголовный суд, разбиравший его дело, не нашел состава преступления?
IIСлучай второй.
В числе лиц, и сейчас томящихся за решетками Суздальской монастырской тюрьмы, между прочим, находится некто Ермолай Федосеев, заключенный туда согласно ходатайству самарского епархиального начальства. Вот уже пятый год сидит он в строгом одиночном заключении монастырского каземата. О причинах, вызвавших это заточение, находим следующее объяснение в "отчете о состоянии сектантства в Самарской епархии за 1900 год".
"По отношению к нераскаянным и зловредным еретикам и пропагаторам епархиальное начальство прибегало к крайнему средству воздействия, ходатайствуя пред Св. Синодом об изъятии их из среды православной паствы чрез заключение в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Так оно вынуждено было поступить с неким Ермолаем Федосеевым, который жил в пещере и своей лицемерной (?) праведностью привлекал к себе массы простого народа".[30]
Следует хотя на минуту остановиться на этих строчках «отчета», чтобы вникнуть в их сокровенный смысл. Прежде всего, нельзя не отметить в них той откровенности, с которой самарское епархиальное начальство заявляет о своем отношении к тем из «еретиков» и «пропагандистов», которых оно почему-нибудь признает "нераскаянными и зловредными". По отношению к таким лицам оно, очевидно, со спокойною совестью: считает себя в праве прибегать к "крайнему средству воздействия", т.-е. к изъятию их из среды православной паствы и ссылке в тюрьму Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. И хотя «средство» это самим епархиальным начальством признается «крайним», тем не менее, оно ни мало не стесняется этим обстоятельством и видимо считает подобное средство не только необходимым в борьбе с еретиками и пропагандистами, но и вполне целесообразным и действительным. В виду этого, а также вследствие того, что понятия об еретичестве и пропаганде, конечно, слишком условны, растяжимы и неопределенны — нельзя не пожалеть о том, что самарское епархиальное начальство не сочло нужным хотя отчасти пояснить: кого собственно считает оно «еретиками» и «пропагандистами» и как именно определяется та «зловредность» их, которая, по его убеждению, должна караться не иначе как монастырской тюрьмой?
Переходя затем к отдельному частному случаю, по поводу которого епархиальное начальство нашло нужным высказать свой принципиальный взгляд на монастырские заточения, — именно к ссылке в Суздальскую тюрьму Ермолая Федосеева — нельзя не выразить крайнего недоумения относительно мотивировки обвинения в тех преступлениях, за которые Федосеев был обречен на заточение в монастырскую тюрьму. Самарское епархиальное начальство в своем отчете старается уверить, что оно было «вынуждено» применить к Федосееву крайнюю меру, т.-е. ссылку в Суздаль, вследствие того, что он "жил в пещере и своей лицемерной праведностью привлекал к себе массы простого народа".[31]
Из этого мы в праве заключить, что в лице Федосеева мы видим даже не «еретика», не «пропагандиста», не «сектанта», а просто мистика, религиозно настроенного человека, который, по примеру святых прежнего времени, предпочитал жить в пещере и таким путем спасать свою душу. Будь Федосеев сектантом или еретиком, и особенно — зловредным" и «нераскаянным», отчет, разумеется, не преминул бы подчеркнуть это обстоятельство, поставить его на вид.