Он сохранил, однако, воспоминание об этом случае, как об испытании, посланном ему
свыше, впрочем, слегка согретом тёплым ветерком удовольствия,
На следующий день блаженный снова смиренно предстал перед хозяйкой харчевни,
ясный и невинный, как младенец.
— Чего тебе ещё надо? — накинулась на него женщина.
— Я пришел, чтобы ты не гневалась и простила, если я огорчил тебя,— молвил он.
— Не хочешь ли испытать всё с самого начала?!— крикнула она, пронзая его взглядом..
— По велению господа бога, когда будет возможно и как будет возможно. Теперь я
только прошу прощения, ибо отбываю в монастырь и послезавтра причащаюсь. Однако
я не могу причаститься святых тайн, коли не помирюсь с теми, кого каким-нибудь
образом огорчил. Сам господь бог нам это запрещает...
Валенца слушала его оторопело.
— Так что смилуйся, сестрица, и даруй мне прощение, дабы я мог причаститься.
Женщина всё ещё не понимала.
— Иначе,— продолжал блаженный,— мы оба впадаем в самый большой грех,
препятствуя святому причастию...
Удивлённая нежданным возвращением и смирением монаха, его страхом перед
прегрешением, в который она начала верить, женщина смягчилась в своей задетой
гордости и, сказав слова прощения, улыбнулась.
Евтихий благословил её и собрался уходить.
— Погоди, я принесу тебе клобук,— окликнула она монаха.— Молоточек пока
оставлю, может, он пригодится тебе, когда ты придёшь ещё раз.
Но взгляд её был как скрежет зубовный — взгляд глаз, наводящих порчу.
Однако монах не встревожился и ушёл успокоенный.
— Всё равно ты заплатишь мне когда-нибудь! — прошептала ему вслед Валенца, снова
став самой собою.
Таков был блаженный Евтихий, правда, лишь отчасти; монахи не
знали других его ипостасей. Они слушали его с притворной доброжелательностью и
оставляли наедине с его страстями. Никто из великих иерархов Иерусалима и Святой
горы, где он жил доселе и где приобрёл известность, не потрудился разобраться в
этом смешении святости с неутомимой погоней за страстями, в его ангельской
чистоте, в беспрестанной дружбе — вражде с демонами, в его великом
самоуничижении и в тщеславии вечной борьбы с искушениями; в
бесконечной любви к братьям, соединённой с язвительным бичеванием и
насмешками; в его душевной глубине и в удивительной детскости, а также во
многих других вызывавших недоумение нитях из того таинственного клубка, где все
это сплеталось со злосчастным человеческим ничтожеством, также присущим
блаженному отцу Евтихию. В нем ещё не разлучились как следует день и ночь,
новые времена и средние века. Тело его, лишённое радостей, печальная оболочка,
бренная плоть, бедная и суровая, как грубая домотканая шерсть, было подкладкой его
духа — великолепного пурпура того необузданного воображения, какое бывает только
у великих поэтов.
II
Евтихий с малолетства очутился в келье при митрополичьих покоях в Бухаресте, куда
был приведён своим дядюшкой, старшим еклесиархом митрополичьего собора.
Воспитанный в строгости, по всем монашеским правилам, он постригся ещё до того,
как переступил порог молодости, и принял имя Евтихий. Тогда же он усвоил всю
богословскую премудрость, какой располагали у нас в те времена, и, сверх того,
выучил греческий язык у псаломщика, бежавшего из Царьграда, который прожужжал
ему уши всякими сказками о святой стране и Иерусалиме.
Когда еклесиарх решил в третий раз совершить паломничество ко гробу господню,
Евтихию было нетрудно убедить дядюшку взять его с собой. Но едва они добрались,
нагруженные дарами, до места, как старик умер. Маленький монах-сирота получил
приют в греческом монастыре, где и гостил, ожидая случая, чтобы вернуться на
родину. Однако в конце концов он так привязался к тамошним местам и людям, что
уже и не помышлял о возвращении.
Потом из-за одного убийства, о котором Евтихий иногда рассказывал, он бежал в
Мизир, который зовется также Египтом, где, воодушевлённый деяниями великого
подвижника Антония, на семь лет избрал себе местом покаяния скит Фивский; там и
жил он отшельником на могилах древних египтян. С воображением, зажжённым
солнцем пустыни, он одно за одним испытал все искушения святого, чьей жизни и
борениям с призраками грехов стремился в точности следовать. День за днем, ночь за
ночью он жил лишь среди осаждавших его видений, то прекрасных, то уродливых, от