сидел, развалившись, расставив ноги и раскинув руки. — Через мой труп, ну, дави меня, топчи!
— кричал он.
Тут уж со страху все заголосили и при большом шуме, точно на поле боя, потребовали от
гостей послушания и повиновения, как то приличествует священникам.
— С кобылой мы всё устроим, сами знаем, она тоже имеет право на гостеприимство.
В этот миг в мозгу отца привратника жужжала точно муха мысль, которую он тем не менее
никакими силами не мог изловить. Однако она была, монах это чувствовал. И вдруг он ухватил
её.
— Погодите! — завопил отец привратник трубным гласом.— Нашёл!
— Что? Что?
— Спустим её в винный погреб...
— Нельзя,— перебил его игумен.— Вино, проклятое, ведь всякая какая мерзость там случится —
оно весь этот запах примет. Довольно она нам трапезную запоганила.
— Да и я не разрешаю,— всполошился поп, задетый, что его кобылу унижают.— В погребе
сырость, чего доброго, схватит ревматизм, она ведь нежная. И потом, запах спирта и страшная
плесень, мы-то люди и то от этого захмелели, а она совсем отравится. Завтра придём, а она
спит или подохла.
— Другое,— рявкнул привратник.
— Что другое?
— Поднимем её на колокольню. Первое — никому не придёт в голову искать её наверху, будь то
хоть вор из воров. Второе — и захочет, так не сможет украсть. Дубовая дверь устоит и перед
пушкой. Запоры с немецкими замками не поддадутся, даже если их будет трясти Самсон,
разрушивший капище филистимлян. И наконец, на колокольне чисто и здорово — даже
чахоточному побыть не вредно.
— А если у воров разрыв-трава есть и они отопрут замки? — вмешался брат Минодор.
— Ни черта у них нету! — отмахнулся привратник.— Да пусть хоть разрыв-переразрыв-трава
будет, и то им с замками не справиться.
Так и порешили. Кобылу напоили-накормили, потихоньку повели под уздцы и, лаская, гладя и
похлопывая по спине, довели её до входа. Впереди белое животное, а за ним чёрная толпа —
казалось, лошадь тянет за собой погребальные дроги.
У входа небольшая заминка: лестница узкая, скрипящие и крутые ступени. Кобыла
замешкалась, отступила назад и потом испуганно попятилась.
— Не хочет,— забеспокоился поп.
— Захочет, деваться ей некуда! А ну, принесите ведро овса!
И с помощью овса — ведро то подсовывали к самой морде, то ставили как приманку на
следующую ступень, чтобы кобыла поднялась к нему,— поощряя и завлекая её — тут, глядишь,
ласково подтолкнут в спину, там с сердцем переставят ей ноги — помучившись изрядно,
терпением и ловкостью отцам удалось взгромоздить кобылу на колокольню, где они и оставили
её гулять не привязанную. Закрыли на лестнице верхнюю дверь, чтобы ей не вздумалось
спуститься, а нижний вход замкнули множеством замков, замотали цепями и другими
запорами, словно на крепостной башне.
И, покончив с этой заботой, успокоенные, вернулись за стол в трапезную, ибо от таких трудов
и раздумий почувствовали голод.
— Сегодня по порядку была свинина,— объяснял им игумен свои кулинарные замыслы, снова
поглощая голубцы, вырезку, отбивные и другое жаркое.— Завтра же — день птицы. Позаботься,
брат повар. Отыщи откормленную гусыню, поймай того петуха развратника, который совсем забил
нам кур. Да не забудь влить им в глотки две чашки рому. Соверши набег на цыплят, вылупившихся
на рождество, наметь десятка с два. Не удалось мне развести фазанов,— с огорчением обратился
он к протопопу.— Но мы зарежем несколько каплунов, у них такое же мясо... Слышишь, брат!
Да не забудь про голубей для чуламы[5].
Повар кивал при упоминании каждого нового сорта птицы и брал себе на заметку.
Пировали без устали и ночью, поддерживая себя дымящимся кофе, который стал появляться
всё чаще, и сигаретами — их скручивали тут же.
Игумен, развалясь в кресле, тоже курил, держа на выставленном вперёд колене брата
Минодора. Круглые щеки, томные голубые глаза, еле приметно пробивающиеся на верхней
губе чёрные усики, кольцами вьющиеся волосы, ниспадающие на спину, делали его похожим
на ангела, прикорнувшего на груди у святого старца.
Ангел пел мелодичным голосом «Монаха из старого скита», а старец вторил ему. Привратник
трубил... отец Нафанаил мурлыкал «Воскресный тропарь», протопоп бормотал заупокойные
песнопения.
Заря понедельника застала их за этим благочестивым и весёлым занятием. Утро прошло