радостью спустил подштанники пониже... Его зелёные, до тех пор вялые глаза, со
зрачками, величиной с булавочную головку, расширились, загорелись, перебегая с
одного бандита на другого. Потом взгляд их остановился на лбу вора, он стал быстро
отыскивать его глаза, вперился в них... И мысленно приказал ему остановиться.
Грабитель прекратил обыск и провёл рукой по лицу — казалось, он хотел стереть нечто
ему мешавшее.
— Хм... как будто больше ничего нет,— подтвердил он, вставая во весь рост. Он
был на голову выше монаха.— Что теперь с тобою делать? Убить? — И он
ухмыльнулся.
— К нему тебе понапрасну обременять себя самым страшным грехом? — смиренно
заговорил Евтихий.— Я на тебя не держу зла, деньги были монастырские. И я не знаю,
кто ты такой, иди себе с миром... Мы больше не встретимся. Мне же разреши пойти
своею дорогой. И мы разойдемся примирённые...
— Пусть будет так,— согласился вор.
— Позволь теперь мне надеть подрясник,— попросил монах.—А то я себя чувствую как
будто голым.
— Одевайся,— разрешил грабитель.— Я тебе ничего не сделаю. Только... почему предала
тебя эта женщина?
Евтихий вздрогнул.
— Какая?
— Ну, какая! Гречанка, Валенца, с которой ты вчера разговаривал... Она твоя
любовница?
— Да,— соврал монах, всё понимая.
— Женщина всегда иуда,— пробормотал про себя разбойник. Потом вслух добавил: — Не
попадайся ей больше... А теперь давай угостимся. Небось, ты изрядно струсил. Глоток
водки тебя подбодрит.— И он кинулся на землю в тень вечнозелёного дуба.— Георге, а
ну, сверни ему горло...
Евтихий вздрогнул. Но бандит просто протянул помощнику штоф.
Только тут Георге вспомнил про нож и, вынув его изо рта, проткнул им пробку и,
запрокинув голову, выпил залпом четверть штофа.
— Стой, ты мне оставь!..
— Не оставлю... У тебя другой есть... И он так и не расстался со штофом. Атаман открыл
другой тем же способом и, напившись вдоволь, великодушно протянул его
блаженному.
— На, попробуй и ты: так тоже идет, на пустой желудок... У тебя нет с собой какого
кусочка просфоры?
И он криво усмехнулся...
Евтихий трижды перекрестился, мысленно попросил убога прощения, заткнул языком
горлышко бутыли, повернулся в сторону, делая вид, будто пьёт залпом.
— Довольно!— крикнул вор.—Давай назад...
Верзилы быстро захмелели и уселись по-турецки, положив мушкеты на колени.
Тем временем Евтихий лихорадочно думал, как ему быть дальше. И вдруг он
вспомнил подобную историю, которая случилась с одним монахом и рассказ о которой
обошёл монастыри Востока. И решил он попробовать сделать, как и тот.
— Прошу тебя, брат,— обратился он с глубоким поклоном к атаману,— разреши мне
надеть рясу...
— Нет! Она слишком хороша. Останется у меня... Зимой сделаю себе шубу.
— Отдай ему, Думитру,— вмешался другой.— Мы ведь его ограбили, зачем ещё
раздевать?..
«Ага,— подумал Евтихий,— этого зовут Думитру».
— Ну, ладно,— согласился вор.
Евтихий поблагодарил, сделал шаг назад и поднял с земли рясу.
— И ещё я вас попрошу,— и он как ни в чем не бывало повернулся к бандитам,— в
монастыре братия и игумен, как бы я ни клялся, мне не поверят. Скажут, что я
припрятал деньги, а вину свалил на грабителей. А потому придется мне поехать в
Бухарест в аджию, где меня заставят признаться в том, что я знаю и чего не знаю.
Воры вопросительно на него посмотрели, не поняв, куда он клонит.
— Потому я прошу вас, сделайте милость, прострелите мою рясу: пробитая
пулями, она будет лучшим доказательством.
— Ну и молодчина, поп, умник, здорово придумал! — весело закричал Думитру.
Он встал, но сильно пошатнулся. Он еле держался на ногах.
Монах — точно это была игра — повесил рясу на деревцо, которое подальше, растянув
полы, как крылья, в разные стороны.
— Погоди немного, сейчас стукнем эти пустые бутылки,—сказал Георге.
И два штофа были брошены с силой, ударились о деревья и разлетелись вдребезги.
Потом бандиты повернулись к рясе.
— Пожалуйста, постарайтесь попасть в полы,— просил Евтихий,— чтобы спина у
меня осталась целая — зимой носить.
Разбойники с грехом пополам расставили ноги, приложили ружья к плечу,
прицелились и выстрелили. Залп взорвал глухоту леса... Свинцовый дождь изрешетил
всю рясу и забарабанил по листве.
— Добро! — подбадривал их монах.— Ловко же вы стреляете! Ой-ой-ой, клобук-то