других Евтихий забывал о себе.
— Вы теперь единственные мои искушения,— говорил им блаженный.— Двое
мерзавцев, из которых я, точно искру из кремня, должен высечь во
славу божию чистых, как свет, людей. Уж не сердитесь, что я бьюсь над вами, подобно
крепкому oгниву.
Блаженный не знал, что искры вылетают не из камня, а из ударяющей по нему стали —
значит, из него.
Вскоре он с большим рвением впрягся и в другое дело: пристроить к своей келье
другую для своих дорогих негодяев.
— Я не брошу вас зимой как собак на крыльце,— успокаивал их Евтихий.
В часы, свободные от молитв, они все трое оплетали камышом и мятликом,
принесёнными с озера, тонкие шесты и стволы деревьев, срубленных в лесу. Ученики
были счастливы. Их слабые умы избежали одури молитв и наставлений. Запах зелёного
дерева, свежий сок, сочащийся из него, опьяняли их, точно кровь — единственная,
какую они могли ещё пролить.
— Как ты даешь топор в такие руки? — бранили Евтихия братья, пришедшие
посмотреть на новую выдумку блаженного.
— Надобно подвергать их и трудам искушений,— отвечал он,— не только отдыху
молитв: я знаю, и мне ведомо, что они мысленно сейчас меня убивают. Пока они
довольны и этим. Но они непременно пожалеют о том, что могли бы совершить, будь
они свободны, и это останавливает их перед тем, чтобы перейти когда-нибудь к
действию. Ибо они видят, как я им полезен — какой гнев на них обрушился бы, если
бы я не стал их больше защищать, и потому они привыкли щадить меня. И они даже
прощают мне и начинают любить меня, как я их.
Бандиты, которых вывели на чистую воду, обнаружив их чёрные мысли, глядели
испуганно. Что было с их стороны более чем признанием. Хотя им и мешали кандалы,
но работали они без устали и постепенно была сооружена лачуга, где можно было
укрыться от суровой зимы.
Так с душой, жаждущей благочестия, умиротворённые трудом, подошли они все трое к
рождественскому посту. Евтихий решил причастить своих сыновей по воле божьей как
раз в день рождества Христова. И он удвоил своё усердие.
— Как очищает золото огонь (слово «золото» молнией поразило обоих учеников), так и
нам, недостойным, следует очиститься,— сказал благочестивый, ставя себя в один ряд
с ними,— очиститься хотя бы на пять недель в пламени воздержания, бдения и молитв,
дабы стать достойными вкусить от сверкающих чаш крови и тела Христа.
Бандиты не поняли, что это такое, но терпеливо вынесли — ибо деваться было некуда,
— всё изнуряющие приготовления к причастию в течение всего поста, после которых
стали похожи на мучеников.
Наконец вымытые, во всем чистом, расчесав бороды и патлы, они смиренно вкусили
перед алтарём в день рождества святое причастие, которое поминали всуе столько раз...
Их духовный отец дрожал от счастья и снова пролил слезу.
И тут же, прямо в церкви, к ним пришла неожиданная награда: перед лицом всей
братии Евтихий расковал им кандалы на ногах; они были теперь по-настоящему
вольными людьми. Потом их снова заставили встать на колени на клиросе, где под
епитрахилью священника оба они поклялись на кресте и Евангелии, что будут верными
сыновьями обители до самой смерти.
Церемония закончилась новым коленопреклонением на клиросе перед игуменом и
целованием рук у монахов. Все отвечали им братским поцелуем в лоб.
Так, окроплённые святой водою, посвящённые, причащённые, поклявшиеся страшной
клятвой, они стали равными с братьями монахами и одеты были в рясы.
Радость отца Евтихия не знала иных границ, кроме неба. Особливо потому, что игумен
пригласил их за большой стол в трапезной вместе с другими монахами. После того как
были поданы различные закуски и супы, игумен приказал громким голосом:
— Налейте вина и новым братьям во Христе, выпьем за их здоровье и трудолюбие, как
и за духовного отца их. Знаю, что отец Евтихий не пьёт. Посмотрим, как ученики.
И перед учениками расцвели, как два высоких красных цветка, два бокала вина цвета
бычьей крови. Не успел блаженный Евтихий мрачно уставиться на них, как Думитру
опрокинул свой бокал. Георге застыл, держа его на полпути ко рту. Он заколебался,
потом опустил бокал вниз... но не мог оторвать от него взгляда.
— Не сердись, блаженный Евтихий,— пошутил игумен.— Тот, кто опорожнил бокал
целиком, был послушен, как монах: он выполнил приказ своего старшего, игумена