не было видно. Лишь ураган стонущих звуков сотрясал воздух. Пришлось подойти ближе.
Поразмыслили, поразведали, сквозь узкое окошко разглядели, как мечется по площадке
привидение в белых одеждах.
— Так и есть, ангел!—подтвердил игумен.— Злые духи — они чёрные.
Вдруг поп Болиндаке, протрезвев, провёл рукою по глазам и завопил как оглашённый:
— Это кобыла!.. Моя кобыла...
И он стал звать её:
— Лиза, Лизушка, детка, подожди, я сейчас!
Теперь было ещё труднее отомкнуть запоры и отодвинуть засовы, обмотанные проволокой,
чем четыре дня назад, когда их запирали. В результате многих усилий дверь поддалась,
и все ввалились разом.
Тут и поняли: кобыла, три дня и три ночи без воды и пищи, ржала, тыкалась в окна, пыталась
грызть дерево двери, вертелась, металась, билась головой о стены, пока, отчаявшись, не
разглядела, подняв глаза, верёвки колоколов, висевшие над ней, и не принялась их есть. Она
вытянула шею, схватила верёвку и потянула её книзу. Язык колокола пришёл в движение и
забил тревогу. Когда колокол закачался на крючке и вырвал верёвку изо рта животного,
кобыла принялась за другую, она в отчаянии потянула её, и снова раздался звон. И опять
колокол сдвинулся с места — вниз, вверх,— и лошадь выпустила изо рта верёвку, но не сдалась.
Она вернулась к первой верёвке, которая теперь не двигалась, и снова схватила её в зубы, и
колокол, дрогнув, жалобно застонал.
Поп проклинал себя, бил кулаками по лбу: как мог он забыть про кобылу так надолго —
бедняга осталась без капли воды, без клочка сена! Но теперь она не желала сходить вниз.
Карабкаясь вверх, она не видела, какая под ней пропасть. Сейчас, едва высунув голову и
завидев крутые ступени, она напугалась, отпрянула и упрямо норовила лечь. Никакими силами
нельзя было сдвинуть её с места. Показали ей ведро с водой, манили вниз мерой овса, ласкали
её, понукали, подталкивали, хватали за ноги, вязали верёвкой. Кобыла только больше пугалась.
Она вырывалась, била копытами, брыкнула нескольких монахов и, придя в бешенство, стала
скалить зубы, кусаться, а то, повернувшись спиной, защищалась, точно от волков.
Поп Болиндаке плакал, игумен в замешательстве чесал бороду.
— Давайте завяжем ей глаза,— посоветовал наконец игумен.— Она не будет видеть и
смело пойдет, куда мы её потащим.
Закрыли ей глаза платком, завязали его за уши. Кобыла трепетала, как тростинка, не понимая,
чего от неё хотят. Теперь она действительно шла, но как слепая, ставя ноги куда ни попадя. За
дверью она провалилась бы в пропасть, если бы хозяин не кинулся к ней и вовремя не
предотвратил несчастья.
— Так не пойдет! — крикнул он.— Надо ломать стену и расширить окошко. Тогда мы
спустим её на верёвках.
Брат Минодор тоже пришёл и подал свой ангельский совет: пусть кто-нибудь сядет на неё
верхом. Почуяв на спине человека, лошадь осмелеет и, ступень за ступенью, спустится вниз.
Монахи испуганно переглянулись.
— Что же, вы и садитесь, ваше преподобие,— проворчал, обращаясь к Минодору, привратник,—
вы полегче будете.
— Нет, нет,— встревожился игумен, напугавшись, не приключилась бы с любимцем какая беда.—
Пускай садится хозяин.
Но тот признался, что кобыла не приучена к верховой езде. Выходит, извлечь её можно, только
если расширить окно... И он попросил инструменты, чтобы разбить стену.
— Погоди! — остановил его отец Нафанаил, старик с кустистыми, нависшими на самые глаза
бровями.— Есть у меня управа на твою кобылу! Разрешишь мне сделать, что я намереваюсь?
— Только не изувечь мне её,— согласился несчастный.
— Нет, скорее доставлю ей радость,— пообещал старик.— Принесите мне...
Монахи навострили уши, думая, что он попросит цепи, колодки и кандалы для лошади.
— Принесите мне полную кадку крепкой водки и бутылку чистого спирта.
Два монаха мигом предстали со странными орудиями, востребованными спасителем кобылы.
Отец Нафанаил подкрался и поставил кадку поближе к злосчастному животному. При виде
питья лошадь с жадностью к нему кинулась, опустила морду и сделала несколько здоровенных
глотков. Потом остановилась, ноздри у неё дрожали, и снова опустила морду, разыскивая воду,
глубоко вдохнула пьянящие пары, висевшие в воздухе колокольни, опять притронулась к водке
и замотала головой, окропляя святых отцов брызгами. Ещё раз с надеждой наклонилась она к