народа, стремление отстоять национальную самобытность.
Нельзя сказать, что традиционализм в румынской поэзии был единым художественным и
философским направлением. Если все поэты пытались найти и утвердить нечто незыблемое
испокон веков, то это незыблемое они видели по-разному. Для одних как бы средоточием
всего национально представлялась религия, христианство, для других — не" мистический
национальный дух, для третьих символом неизменных ценностей рисовался мир
этнографический, мир природный, что породило, по едкому замечанию академика Дж.
Кэлинеску, «поэзию плодов». У Войкулеску среди традиционалистов был свой путь и свой
голос. Войкулеску, например, с большим уважением относился к такой книге, как Библия, с её
«суровым величием драмы, наполовину земной, наполовину божественной». Но ни в Библии,
ни в религии он не видел той мистики, которую пропагандировала официальная церковь. Он
был врачом и материалистом, и мистика ему была органически чужда. Вместе с тем он был
поэтом и не мог не находить в той же Библии определённого художественно-поэтического
видения мира, которое проникало и в народное сознание.
И хотя Войкулеску причисляли к традиционалистам, важно то, как он относился к
традиционализму вообще и как его понимал для самого себя. И. Валериан в книге «С
писателями через целый век» воспроизводит высказывание Войкулеску по этому поводу:
«Традиционализм рождается, а не делается... Кто родился и вырос в деревне, кто с малых лет
воспринял на слух пленительные мелодии подблюдных песен, кто участвовал в работе миром,
кто. не мигая, слушал наши сказки, не может быть иным... Но отсюда до традиционалистской
школы большое расстояние; я против неё... Я не отрицаю вдохновения, которое может вызвать
у меня какая-нибудь традиционалистская тема, но я не понимаю, как можно этим
злоупотреблять. Отсюда до традиционалистской системы целая пропасть».
Как можно заключить из творчества Войкулеску, он отрицал традиционализм, который
погружался в мистику и вёл к шовинизму. Писателю был близок и понятен здравый народный
смысл, выраженный в разнообразных видах фольклора.
Войкулеску всегда интересовался фольклором, этнографией, народным бытом. В 1930 году
вместе с Г. Д. Мугуром им был опубликован. «Вопросник социальной анкеты для
монографии», а также «Фольклористический вопросник».
«Этнически мы живем в фольклоре,— говорилось в «Фольклористическом вопроснике».— Вся
сила воображения и творчества окаменела в фольклорном материале. В нём мы обнаруживаем
себя, рисуем и проявляем себя такими, какие мы есть, маленькими или великими, ленивыми
или активными, инертными или творческими». Авторов обоих вопросников интересовали
«поверья и приметы в области метеорологии», «обычаи охотников», «медицинский фольклор и
эмпирическая практика. Суеверия». Они просили сообщить им сведения «о наиболее
характерных обрядах — праздничных, свадебных, связанных с рождением, крещением,
смертью». «Таким образом,— подчеркивали Войкулеску и Мугур,— соберется весь материал,
необходимый для создания румынской фольклористической энциклопедии», Неведомо,
предприняли ли авторы попытку составить такую энциклопедию, но это была серьёзная
попытка проникнуть в душу народа, и закончилась она весьма успешно, о чем свидетельствует
проза Войкулеску.
Особенности Войкулеску-художника, его неповторимая манера, оригинальность его мышления
— о чём выше шла речь в применении к его поэзии — ярко отразились и в рассказах,
созданных им уже на склоне лет.
В основе многих из них лежат старинные обычаи, традиционные в крестьянской среде формы
общения с природой. Таковы, например, рассказы «Среди волков», «Последний Беревой». В
них много чудесного и, казалось бы, магического, потому что Войкулеску выступает не как
ученый, исследователь народных обычаев, который ищет в них научное, рациональное зерно, а
как художник, преподносящий это зерно в оболочке тех ритуалов, которые создавались в
народе на протяжении веков. Но ведь то, что познавалось крестьянином-землепашцем,
пастухом и охотником эмпирически, из поколения в поколение, находит своё объяснение в
современной науке. Вспомним хотя бы о системе сигнализации, которая существует в мире
животных, и тогда мы не воспримем рассказ «Среди волков» как фантастический, а главного