и напряглись, и, помнится, я невольно подумал: это пламя — собранная воедино
отчаянная воля человека, магические флюиды, исходящие от существа этого человека, который
сделал невероятное усилие, чтобы отогнать опасность... Без этого я пропал бы. Потом я уже не
думал об этом, просто забыл... Но теперь я снова начинаю понимать. Это напоминает магию
древних охотников. Мой Волкарь перерос себя, он вышел за пределы своего существа,
преодолел узкие границы своей разновидности зверя, чтобы победить волка, понять его и ему
уподобиться. Только познав зверя таким образом — магически,— он мог подчинить его себе и
поработить. То был гигантский подвиг духа, нам уже недоступный. Первобытный колдун
становится, таким образом, архетипом волка, великим потусторонним его духом, перед
которым обычная стая в испуге отступает, как люди при появлении ангела... Доисторический
человек не гонялся за хищниками, но побеждал опасности, расстреливал стрелами враждебные
тайны, расставлял силки проблемам существования...
— Вы преувеличиваете, председатель,— прервали его.— Я думаю, что ваш человек светился
обыкновенным фосфором от гнилушек, какие бывают у некоторых деревьев; он натер ими руки
и лицо, чтобы внушить страх зверью. Я где-то о таком читал.
— Может быть,— согласился рассказчик,— но от этого свет не стал менее волшебным.
И он потер лодыжку, вспоминая о давней боли.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
Сражения за то, чтобы стяжать поместья как можно больше числом и землею, тоже имели
своих героев. Одним из них в нашем уезде был грек, я путаю всегда его фамилию, что-то с
...опулос на конце.
Он поселился здесь совсем ещё молодым человеком. Трудолюбивый и не знающий устали,
богатый, на редкость смышлёный и необычайно смелый, он мало-помалу перешёл от аренды к
собственности, нажил в согласии с законом имение свыше ста тысяч погонов[8] в сердце
Олтении, земли мягкой, чёрной и жирной, как икра. Шею поместья украшало ожерелье озёр и
реки, кишевшие рыбой, затылок обвивала широкая лента лесов белой акации, преграждавших
путь нашествию дюн со стороны Дуная, плечи его были расшиты виноградом — гордостью
этих мест, посаженным по руслам пересохших рек, которые были куплены вместе с деревнями
и всем прочим, стан стягивал пояс пастбищ, на котором откармливалось несметное множество
отменных коров. Райский край! Людей не пугали богатства грека, и никто на него не сердился.
Напротив, все смотрели на его дела как на увлекательное состязание, помещику аплодировали,
ценили его смелость, благословляли победы, хвалили за доблесть, ожидая при этом, когда он
свернёт себе шею. Но грек знал, что он делает. Его жадность не преступала рамки закона. Он
не грабил, не лгал, не обманывал. Он бил честно. Его противники другие землевладельцы, из
чьих рук он вырывал поместья, признавали, что он брал их по праву: неоплаченные долги,
опротестованные векселя, аукционы, банкротства, нерадивые наследники... и многие другие
обстоятельства, благоприятствовавшие яростному вояке в его борьбе за богатство; но
карточные выигрыши — ни в коем разе.
В атаках столь славных битв за добро ни он сам, ни окружающие не заметили, как ему
стукнуло семьдесят. Для себя и для людей он оставался всё тем же; рослым, сухощавым, но
крепким, красивая голова с вьющимися чёрными волосами, высокий лоб над карими глазами,
властная линия носа, шелковистые усы, под которыми улыбался тонкий рот и смеялись
сохранившиеся в целости зубы; и всё лицо обрамляла могучая подкова бороды...
Он был так занят, что и не помышлял о женитьбе. По большей части жил он в деревне, в доме,
похожем на замок, и оттуда правил своей империей: вначале пешком или верхом в
сопровождении управляющих, потом в двухколесном экипаже, позднее в жёлтом кабриолете и,
наконец, в пролётке с мягкими венскими рессорами. Хозяйство его обычно вела любовница,
иной раз хорошенькая жёнушка какого-нибудь управляющего, которую он вскоре заменял
другой, иногда просто служанка, тщательно отобранная, которая в свою очередь уступала
место очаровательной официантке или барыньке, взятой вместе с новым куском поместья.
Как-то раз приютил он певичку из кафешантана. Этой удалось продержаться подольше, почти
два года. Он избавился от неё с трудом благодаря другу, бедному адвокату, который за