— Он что, ослеп?! Не видит, как мужчины точно мухи липнут к его жене? В особенности
старший инженер.
— Какой старший инженер? Она прижила её с прокурором: у девочки чёрные глаза, ну
точь-в-точь он! (Чёрные глаза были и у ...опулоса.)
И теперь уже не жужжанье, а страшное гудение у самых ушей, набатный колокол — всё что
хотите.
...опулос и его жена страдали, скрежетали зубами, но молчали — они были воспитанные люди.
И снова всё прошло как град, не причинив особых убытков... На этом выиграл только
прокурор, которого перевели повышением в Бухарест: на самом деле, греку, великому
специалисту по выборам, депутату коллегии, стоило только замолвить слово там, наверху, и
чиновник взлетел выше.
В это время стараниями префекта в город был введен кавалерийский полк, чтобы оживить
жизнь и экономику. Улицы пестрели красными мундирами и золотыми эполетами. Сабли
звенели о мостовую, задиристые шпоры цеплялись за платья и сердца вышедших на прогулку.
В городском саду — приводящие в трепет вспышки фанфар...
Балы, адюльтеры, разводы, женитьбы, попытки самоубийств, бегства из дому...
В этом вихре супруга ...опулоса родила ещё одну девочку, третью по счёту. Грек снова не
разрешил дать ей вульгарное имя — какая-нибудь Иоана или там Мария, но окрестил её
Дианой. Диана — как богиня его предков.
И на сей раз раздался оглушительный вой оскорбленной морали общества.
— Послушай, дорогая... И этот слепец не видит!
— Что ему видеть, ма шер... Он искупает свои грехи!
— Так не пойдет! Следовало бы больше не переступать его порога.
— Как же, оторвешь этих голодающих от грековой еды и питья!
— А последнюю она от кого прижила?
— Ты что же, не знаешь?! От лейтенанта, который каждое утро проходил мимо их ворот.
У ребёнка его карие глаза.
На самом деле никто не знал, какие глаза у офицера, а у девочки цвет их ещё не
определился.
Лейтенант ежедневно направлялся в казарму, путь его проходил мимо их дома. За ним
постоянно следовал ординарец.
Город и деревни шумели, а души ...опулоса и госпожи Анджелики были повержены в смятение.
Они закрыли двери дома; больше там никого не принимали.
Госпожа Анджелика уже никуда не выходила. Она похоронила себя дома, посвятив детям. Грек
в ярости перевернул вверх дном столицу и добился того, что кавалерийский полк перевели к
чёртовой бабушке. Это дало новую пищу сплетням.
— Он поступает точно так, как еврей с диваном... — говорили одни.
— Если б она не была виновата, какое ему было бы дело, он держал бы высоко голову,—
уверяли другие.
И долгое время пересуды висели в воздухе, точно удушливая пыль, поднятая на дороге
колесами несущейся телеги. Потом, постепенно просеявшись, пыль опустилась на
семейство ...опулосов.
И вот бедняга подумал: чтобы избавить жену от гонений, надо спрятать её от мира. Он отвёз её
летом вначале на море, потом, в сезон, отправил её на воды, куда и сам наведывался. Осенью
он поселил её в горах, в Синае, и, разумеется, всегда и везде её сопровождали три дочки и няня.
Покончив с полевыми работами, он выхлопотал паспорт, и все они поехали в Брашов, откуда
вернулись только к рождеству.
Более чем на пять месяцев вырвались они из когтей зверя...
Прошло немного времени после возвращения, и госпожа Анджелика поняла, что снова
беременна. И на седьмой год замужества родила ...опулосу четвертую девочку; окрестили её
тоже греческим именем — Афродита.
Поднялся адский вой: пена, слюна, ярость, пересуды. Тем более что теперь дом был заперт
наглухо, никого уже не принимали.
— А эту с каким чёртом она, прости господи, прижила?
— Эх! Мало ли вертопрахов и хлыщей бродит по белу свету. И ведь именно ими кишат воды.
Люди достойные сидят дома и делают себе ванны из орехового листа и серы.
— Ты прав... Конечно, с каким-нибудь фатом...
— Каким, дорогуша, фатом!
— Повитуха говорит, что девочка курносая, с золотистыми волосами и кричит басом.
— Ух ты, всё ясно: это он! Так вот почему его не видать было этой осенью, все говорили ещё, что
он в отпуске.
— Кто, дорогуша?
— Как это кто? Ты не знаешь? Да молодой поп из собора... Как его... Этот курносый, белокурый и
басовитый...
— Поп Андроне? Который, как запоёт, кажется, бык мычит, даже стены дрожат?
— Да, он самый... Только его грек и принимает по первым числам[11], зовёт на крестины. Он их
исповедовал и причащал... Она от него без ума.