на приметах таинственной метеорологии зверей или людей, непосредственно
соприкасающихся с природой. Или он сам, мастер на все руки, подряжался совершить
чудо и протягивал его мне с той простотой и уверенностью, с какой обещают стакан
воды из вырытого в саду колодца.
Он был не против, чтобы я взял с собой киноаппарат, оставшийся при стаде, хотя не
понимал, каким образом я подойду с ним к дичи. Для этого путешествия он
посоветовал взять на службу на всё время, пока мы бродим по горам, ту женщину,
которая меня сюда привела. Пускай она несет домашнюю утварь и поджидает нас по
вечерам на условленном месте. То есть чтобы она находилась поблизости, готовая
прийти нам на помощь.
Иляна согласилась и ушла, распевая от радости, унося на спине перемётную суму,
набитую провиантом, несколько пушистых шерстяных одеял и сарику. Бужор дал ей
напутствие — сперва зайти туда, где осталось стадо, взять мою лошадь и аппарат и
вечером ждать нас у костра на условленном месте, где мы устроим привал. Мы вышли
позже с ранцами, наполненными снедью. К моему удивлению и огорчению, парень не
захватил с собой никакого оружия. Он только прицепил к поясу ножны с тремя
ножами, а в руки взял тесак... У меня не было даже револьвера. Но я ничего не сказал...
Бужор с удовольствием пощупал моё кожаное пальто на меховой подкладке,
непромокаемые ботфорты на толстом каучуке, и мы отправились. Поднявшись по
склону, мы оказались над холмом, и хутор был под нами, разбросанный по долине;
потом мы вошли в освоенный лес, упорядоченный человеческой рукою, и, пройдя
сквозь него, поднялись к зелёному плоскогорью. Надо было добраться до гребня, чтобы
перейти по седловине горы на другую её сторону, к юго-востоку, где светило солнце и
где останавливались глухари со своими гаремами в поисках семян, почек и ранних
букашек.
Погода исправилась, словно по волшебству. Зима, до той поры меня преследовавшая,
скрылась, сбросив в ущельях свои белые лохмотья. Всего за несколько часов я вступил
в новую весну. Тот год был мне памятен — год с двумя веснами. Под водительством
Бужора мы днем бродили по лесам с золотистыми лужайками в поисках глухарей, их
гнезд и токовищ.
Вечером Иляна, приходившая другими тропками, встречала нас в
условленном месте. Ещё до нашего прихода она вбивала несколько кольев, срезала
охапки гибких прутьев и сооружала нам хижину, перед которой пылал костер. Вся
утварь была уже разложена, одеяла постелены, мамалыга сварена. О привале
договаривались заранее, чтобы от него было близко до лужайки, окруженной
пихтами или березами, где на рассвете собираются порезвиться глухари.
Вечером мы осмотрели лужайку, с большой осторожностью, установили на штативе
аппарат, приготовленный для съёмок. Бужор качал головой, но предоставлял мне
действовать. Спать ложились рано, в одежде и среди ночи были уже на ногах и
отправлялись в засаду. Я вырвал у Бужора, всегда молчавшего, кое-какие разъяснения
о том, как глухарь падает на сучок и как тяжело он бьёт крыльями. Как поёт, или,
вернее, бормочет он свою песню, в которой три части, отделённые короткими паузами —
птица будто захлёбывается, икает, и как во время тока можно подойти к ней
незаметно, потому что на эти мгновения она глуха.
Я знал по книгам о соперничестве между глухарями и о последующих схватках перед
зрительницами-самками, располагавшимися, как на спектакле. Однако мне не довелось
присутствовать на этом представлении. Глухари угомонились и, разбредясь по лесным
тайникам, занимались только тем, что ели. Лишь изредка мы вспугивали какую-нибудь
самку или тревожили лань с сосавшим её детенышем, который путался у неё между
ног. Мы открыли горы костей и среди них попадались козьи рога — остатки зимних
пиршеств волков.
После ещё нескольких дней напрасного кружения с одного склона горы на другой я
решил отказаться от особого поручения и вернуться домой...
Здесь кое-кто из слушателей зевнул... Говоривший остановился и смущённо поглядел
на нас.
— Мне кажется, я напрасно утомляю вас рассказами о своих скитаниях за мифическими
глухарями. Я не сообщил вам ничего существенного.
— Но зато у вас очень красочные описания гор,— успокаивали мы его.
— Полноте, я знаю, моя история — точно политый снаружи глазурью, но пустой горшок.
Внутри — ничего, ни единого кусочка...