сунуться со своей белой кобылой и красной камилавкой протопопа в ворота и повернул вдоль
высокой, точно крепость, монастырской стены до заднего проулка, через который проносили
сено, проезжали телеги с дровами, подвозили бочки с вином к погребку. Здесь они нашли
решётку из тонких планок, тронешь пальцем — откроется.
И вот они уже во дворе, и на них, шатаясь, надвигается отец привратник в заплатанном кафтане
и монашеском клобуке на взъерошенных волосах, готовый их растерзать. Счастье ещё, что в
каждой руке у него по оплетённой полной бутыли, а на голове — третья, и того тяжелее.
— Чего вам здесь надо, воровское отродье!
Протопоп покраснел как рак и поднял посох наподобие щита. Поп схоронился за спиной
кобылы.
Но тут как раз у входа в погреб, что под монастырской гостиницей, показался игумен Иоасаф,
который, едва завидев протопопа, подбежал к нему, обнял и радостно поцеловал в лоб, в
подбородок и в плечи — точно крестом осенил. Был отец Иоасаф очень весел, и от него пахло
добрым вином. Увидев такое, показался и поп из-за кобылы и тоже удостоился
крестообразного приветствия поцелуями.
— Пожалуйте наверх! — И хозяин повёл их чуть ли не в обнимку.
— Отец протоиерей пойдет. Мне-то нельзя,— сказал священник, озирая двор.
— Почему?
— Я кобылу одну не бросаю, украдут её. Пока не найду, где её запереть или человека какого-
нибудь посторожить, мне нельзя ступить и шагу.
— Ничего, батюшка, это я устрою.
И игумен приказал отцу привратнику не отходить от животного, ибо ответит за него головой.
Через мгновение они уже поднялись в гостиницу.
— Вы ели?
— Какое! Умираем с голоду. — Протопоп раскрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.
Игумен ударил в ладоши.
— Принесите нам закуски... Не посетуйте, вы застали нас врасплох,—оправдывался он. — Мы
сами тоже не ели. Вот уже три дня, как мы разливаем вино в погребе — май месяц, и оно,
проклятое, забродило, и так в трудах мы позабыли о нуждах телесных.
— Служили сегодня? — озабоченно спросил протопоп.
— Там, внизу, в погребе,— со святой невинностью ответил игумен,— ведь бог не в одном только
месте, он повсюду.
— Да как же это так?!
— Прочли несколько молитв и поклонились смиренно.
— Среди бочек?
— Бочки, они тоже драгоценную кровь Христову сохраняют,— разъяснил игумен.
Протопоп, оторопев, не сказал ни слова... тем более что прибыли закуски. Удивление он
проглотил вместе с несколькими кусками сыра. Затем воспоследовали крутые яйца, нарезанные
ломтиками, копчёный окорок, пастрама из ягнёнка, брынза, свежее масло, копчёности, свиная
колбаса с чесноком... И всё это омывалось цуйкой из садов святого монастыря.
По мере того как протопоп утолял голод, мягчал и его гнев, который, видно, возрос от пустоты
в желудке.
— А что, если, пока приготовят настоящий обед, нам всем спуститься в погреб? Там ещё
осталось разлить бочку рубинового. Вся братия внизу, не покидать же их, несчастных...
Гости с радостью согласились. Взяв остатки провианта, процессия бодро протиснулась сквозь
узкий вход в погреб. Здесь при свете коптилок монахи, подоткнув свои рясы и засучив рукава, с
котелками, горшками и деревянными ковшами в руках, пошатываясь, бродили от бочки к
бочке. Уже у самого входа ударял в нос, душил, проникал до самого мозга костей винный дух,
пьянящим паром висевший в спёртом, пронизанном плесенью воздухе.
Протопоп, задохнувшись, остановился.
— Смелее,— подбадривал его отец Иоасаф.— Это только вначале тяжко, а потом
привыкаешь и нравится.
Так оно и случилось. Протопоп привык вскорости, как будто бы родился там, среди бочонков
вина. Захмелев, стал и он тоже слегка пошатываться.
— Что это, отец игумен? Я понимаю, ваше высокопреподобие, вы здесь уже три дня занимаетесь.
Но я ведь и десяти рюмок цуйки не выпил...
— Тому виною глубина и застоявшийся воздух,— разъяснил хозяин.— Вы не пьяный и не
думайте, будто мы все здесь пьяны. Просто захмелели от винных паров, которые вдыхаем, они
во сто раз крепче вина, принимаемого внутрь. А как выйдем на свежий воздух да отведаем
жирной пищи — так сразу в себя придём, не успеешь прочесть «Отче наш» — и не узнать
тогда, что с нами было.
Протопоп, поверив, отдался на волю дурманящих паров и попечению игумена, который
потребовал солидной пищи и устроил там, под землей, весьма приятную пирушку, попробовав