Он зашёл только в несколько стоявших на отшибе домов, покричал что-то, поговорил с
кем-то у забора. И отправился своею дорогой.
Через час после него какое-то существо, закутанное, чтобы никто его не узнал, с
головы до пят, вышло на цыпочках и, озираясь по сторонам, направилось в горы. Ещё
через час по другим тропкам прокралось другое существо.
Старик так всё устроил, что они друг о друге ничего не подозревали и не встретились.
Каждому были даны поручения и каждый знал, где и когда старика найти.
Прибытие колдуна вывело стадо из оцепенения.
Первое дело было загасить огонь в загоне — новый огонь, зажжённый огнивом или
спичкой.
Он раздул древний, живой огонь, единственный, угодный духам. Искра, от которой он
зарождается, подобно ребёнку, должна брызнуть, точно живое семя, из кубаря крепкого
дерева, если потереть его о другое, более мягкое.
Потом был отдан приказ — убрать из загона все предметы и инструменты из железа
или любого другого металла — топоры, ножи, котелки. Даже таганки и те отнял,
молоко подогревали теперь только на очагах с каменными нишами и только в
деревянных чанах. Сняли колокольчики с коров. Но оставили бубенцы из сплава
металлов, куда входило серебро — благоприятствующее колдовству. Он отобрал у
людей перочинные ножи и огнива, снял с них широкие пояса с латунными застёжками,
кольца с рук. Одному чуть не разорвал мочку уха, вытаскивая серьгу, которую вдела
ему мать с самого рождения. Старик запрятал всё это далеко в ущелье, под осыпью
камней.
Жители гор вернулись назад к веку дерева и к возрасту камня.
Потом он взялся за пастухов, погрязших в лени и злости.
Им лишь бы целый день есть да спать, а в голове всё женщины, что оставались там, в
деревне; ради баб они и стадо, бывает, бросят. Бесстыжие, непослушные, друг с другом
на ножах; с великим трудом дед приучил их к повиновению, необходимому, чтобы
поддаться чарам.
Сперва они все отшучивались, потешались над стариком да развлекались — ни веры не
было, ни понимания важности дела. Но в конце концов колдун их осилил и так
подчинил своей воле, что они слились в единое тело и единый дух. Подобно
вышколенному войску, они были подвластны его приказам. Когда он так их
преобразил, началось нечто вроде посвящения в таинство каждого в отдельности.
Каждый из них был по секрету обучен, что делать и как себя вести. Нужно соблюдать себя
в чистоте, не браниться, не поминать дьявола, не дотрагиваться до водки и табака и —
упаси бог! — не осквернить какое-нибудь животное из стада. Но главное — молчать.
Что бы ни случилось, не промолвить ни слова всё время, пока находишься в плену чар.
Иногда он собирал травы и корни в ущелье: змеиную траву, солянник, медвежий
коготь, волчью лепешку... Из них составлял он чудотворное зелье, которое придавало
мужества и обеспечивало победу. Он сливал его в маленькую кадку за дверью амбара.
Когда всё было готово, он собрал пастухов и сделал несколько проб, представляя себе,
как будет происходить самый обряд колдовства.
Но всё было как нарочно: никогда ещё медведь не причинял столько убытков, как в то
время, пока старик готовил своё колдовство. Можно было подумать, будто зверь знал,
что его ожидало, и прощался со стадом.
И вот в одну безлунную ночь, подходящую для медведя, старичок пустил в ход свои
чары. В совершенной тьме он вошёл в глинобитный амбар, куда никто, кроме него, не
имел права ступить. Чабаны ели и спали под открытым небом. Там он раздул огонь,
тлевший в левом очаге. У самой стены в глубине амбара он потайно сделал ясли,
покрытые белой коровьей шкурой, под которой что-то шевелилось. Старик разложил
шкуру на яслях рогами наружу.
Потом он вышел, чтобы привести по одному всех семерых пастухов. Они выстроились
молча — трое с одной стороны двери, трое с другой, двумя крыльями по бокам седьмого,
старшего, чабана.
По знаку парни повернулись на каблуках и воткнули свои прямые дубинки у стен.
Потом снова возвратились на место и легли, каждый против своей палки, лицом к
яслям. Распростёртые на земле, они образовали теперь полукруг, разомкнутый со
стороны яслей, и семь дубинок сторожили их, словно копья.
Из загона доносилось сопение встревоженного скота. Колокольчик на шее одной из
коров подавал сигнал тревоги. Дрожь звуков, упавшая в белую тень стада, расходилась