начало непосредственно со времен потопа,— свидетели чудовищных мук рождения
земли.
Дорога была длинная и изнурительная. Нам следовало сдружиться с проводником,
который всё время прислушивался к нашим разговорам о фольклоре. В общем, помимо
того, что он, очевидно, узнал от примаря, наш проводник убедился, что мы люди
деловые. Дивился он только, почему это мы выбрали себе такое чудное дело — ездить
за песнями и разыскивать сказки и всякое колдовство.
— Этого-то добра у нас в деревне хватает, у женщин и у старух есть. Вот с
продовольствием плоховато. Чужие редко когда поднимаются, а если и приходят, то
искать среди наших девушек себе жён, потому больно они хороши.— Он посмотрел на
нас и улыбнулся одними глазами.— Уж не затеяли ли вы жениться?
И он смерил нас взглядом.
В конце концов нам удалось развеять все его подозрения и сомнения. Он даже выразил
желание, чтобы мы пожили у него, сколько захотим. Партия была выиграна.
Его звали Ион. Ион Онишор. Он рассказал нам о большом доме наверху, с двумя
чистыми принаряженными комнатами, которые всё равно пропадали понапрасну. Сам
он жил на кухне, а летом — больше на дворе.
Тут я узнал, что у него умерла жена. Три дочери были замужем и жили отдельно в
богатых селах внизу. Старший сын погиб на войне. Другой, женатый, служил в армии,
далеко, в городе. Он остался с невесткой, которой, казалось, был недоволен. И тем не
менее собирался заставить её готовить нам и прислуживать.
Разговаривая, мы продолжали карабкаться вверх и потому запыхались. На ухабах
поддерживали, сундук, который от колебания подпруг клонился влево и сбрасывал мой
чемодан. Лёд тронулся — и наш проводник уж не таился перед нами. Вечером, когда
мы устроили привал во дворе Онишора и дали ему деньги за перевозку и за комнаты,
мы были уже не чудаками, которых в чем-то подозревают, а дорогими гостями, и
хозяин открыл нам не только свой дом и своё сердце, но и заставы своего края.
Подойдя к дому, Онишор два-три раза крикнул. Смеркалось. Никто не вышел. Он
выругался сквозь зубы, пошарил рукой, отыскивая ключ в тайнике, и открыл дом.
Сундук был внесен на руках, как мертвец, в комнату. Мы думали только о том, как бы
поскорее лечь. Считая, что путешествие не окончено, мы даже не раскрыли постель и
бросились на нее, не раздеваясь. Спал я плохо, с мучительными снами, от которых
вертелся всю ночь.
II
На другой день в сопровождении Онишора мы отправились в деревню.
Она раскинулась по обрывам, в седловине, образованной каскадом террас, которые
разделялись полосами глубоких каменистых оврагов, заменявших улицы. Дома
прилепились к склону, становившемуся всё круче по мере подъема.
— Inhaerent montes[24],— процитировал мой друг слова римского историка о даках.
Мы с удивлением осматривали эти отдалённые края. Везде бедность и допотопность.
Только камень и некрашеное дерево. То здесь, то там — конусообразные лачуги с
маленьким окошечком наверху, которые топились по-чёрному и были подняты так
высоко, что напоминали свайные постройки. Но — словно там скрывались несметные
сокровища — каждый двор окружала прочная каменная стена.
Всё неподвижно. Мужчины — на работе, внизу; женщины и дети постарше — со
скотом в горах. Младенцы играли на пустырях. Изредка старухи и старики
поднимались со скамеек у ворот, чтобы получше разглядеть нас и поздороваться.
Онишор, гордый, останавливался и представлял нас как больших господ, книжников и
его закадычных друзей. И деревня принимала это к сведению.
Я спросил про школу.
— Ну, школы у нас нет. Построили внизу, в большом селе.
— А церковь?
— Церковь есть, только нет священника, не хватает у нас пороху его содержать,—
пояснил он.— Но раз или два в году по очереди поднимаются сюда господа
священники снизу и служат на пасху, а когда можно — и на рождество.
— А как же с покойниками?
— У нас, знаете, умирают мало. А уж коли такое случится, покойник тоже дожидается,
пока придёт господин священник снизу и прочитает над ним молитву.
Мы попросили отвести нас в церковь. Бревенчатая коробка с башенкой величиной с
тополь. Вокруг, под прикрытием стен, похожих на крепостные, стоят несколько
крестов.
Даже трактира тут не было. Всё это там, внизу, в большом новом селе — там школа,