кое-что из запасов, какие были наверху. Так, прямо стоя, отведали они голубцов из свинины с
кислой капустой, которую монахи держали в погребе в забитых бочонках, и потому она не
портилась до самого липеца, то есть до июня месяца; жаркого из свинины, вымоченной в
уксусе со специями, а потом зажаренного на гратаре; колбасы, свежей, как утренняя роса, и
прекрасной мамалыги — не слишком жидкой и не слишком густой, какую умела готовить
только та проворная девица, что служила у святой Пятницы[4]. Всё это запивали вином из
глиняных кружек.
В полдень, веселые, вышли они на свет божий и сели за настоящий обед, поданный в большую
трапезную.
— Теперь закусим и мы как полагается,— вздохнул игумен и посадил протопопа на
противоположный конец стола, а монахов разместил по обе стороны.
Отец привратник, призванный колоколом, дабы не нарушить приказа, привёл кобылу к окну
трапезной, чтобы была она на виду у хозяина и чтобы за ней следили и защищали её все святые
отцы разом. Кобыла всунула свою умную морду в окно и заржала, словно что-то проворковала
хозяину. Ей привязали к морде мешок с овсом, чтобы у неё не текли слюнки.
Как раз кончили молитву и собирались приняться за еду, когда, посчитавши, с испугом
увидели, что их тринадцать — иудино число.
— Нельзя! Надо найти четырнадцатого,— решил игумен.
Только откуда его взять? Они вертелись по комнате, тщась отыскать четырнадцатого.
— Сними со стены икону Спасителя, поставим её на стул, а перед ней — прибор, как в Кане
Галилейской,— предложил в конце концов отец Минодор, румяный женоподобный юноша,
баловень игумена.
— Замолчи, дурёха!— одёрнул его игумен.— Во времена брака в Кане Галилейской Иисус был во
плоти и ходил среди людей. Теперь же он наш бог и нас накажет!
Женоподобный не унимался, он продолжал, опустив длинные мягкие ресницы:
— Тогда я не буду есть, а постою за вашей спиною и стану вам прислуживать.
— За мной ты постоишь в другое время и на другом месте,— улыбнулся, смягчаясь, игумен.— А
теперь сядь рядом со мною и спой. Недаром ты иеродьякон. Не тревожься, найдём и
четырнадцатого.
Вдруг отец привратник, которому надлежало не сводить глаз с окна, дабы видеть лошадь,
отчего ему было бы не до еды, вскочил, озарённый мыслью:
— А что, если привести в дом кобылу? Тоже ведь божья тварь. Посадим её во главе стола, чтобы
было ей просторнее и чтоб нас не стесняла, повесим ей на голову мешок с овсом, а кадушку с
водой на стол поставим.
— Говорят, лошадь равна семи людям,— подтвердил игумен.— Так что мы намного превысим
число Искариотово.
Избавление от грозивших препятствий было встречено криками радости.
Угощения следовали одно за другим. Суп с фрикадельками, голубцы, вырезка и отбивные,
зажаренный на противне поросёнок с капустой и картошкой, тефтели маленькие и большие,
величиной с ладонь, шипящие сардельки, из которых, стоит дотронуться вилкой, брызжет сок.
И всё это окроплено пятью сортами доброго вина, которое пили из глубоких хрустальных
бокалов. Поскольку брат Минодор чувствовал большее расположение к женским сладким
винам, игумен, его повелитель, в отеческой своей заботе разъяснял ему когда словом, а когда
примером и направлял его к винам мужским, крепким, вселяющим мужество.
В самый разгар трапезы кобыла, которая ела многовато, стала исторгать переваренную пищу с
непристойным шумом и дурным запахом.
— Скотина, она скотиной и остается! — с отвращением сказал отец привратник и
поспешил перевязать ей мешок с морды на хвост.
Но напрасно. У кобылы были и другие мерзкие нужды. Она без стеснения расставила задние
ноги, и полилась та пахучая влага, которая способна отрезвить пьяниц. Лужа достигла ног
святых отцов, отчего те были принуждены поднять их на перекладину стола.
— Выстави её снова на улицу,— приказал игумен.— Пускай делает у окна, что ей
вздумается.
И её привязали к решетке, а Лиза просовывала сквозь неё голову и, казалось, улыбалась шутке,
какую сыграла с монахами.
— Теперь принесите четырнадцатый прибор сюда, ко мне.
И, шаркая ногами по луже, оставленной грешницей, игумен Иоасаф вновь уселся во главе
стола. По его приказанию справа и слева ему поставили по миске и по бокалу, а к ним рядом с
двух сторон положили вилку и нож.
— Я,— разъяснял он братьям,— ем по крайней мере за двоих, да вас двенадцать — всего