расширялись и вспыхивали искрами, и она, казалось, в состоянии увлечь за собою
целую толпу. Она уступала лишь на мгновение, ровно настолько, что я успевал
склониться над ней и мой одурманенный взгляд скользил вниз по белой ложбинке меж
упрямых грудей, до тех волшебных глубин, где обитало счастье.
Тут она с хохотом вырывалась и исчезала в ущелье, куда, как я полагал и как говорила
молва, убегала, чтоб утешиться с другими; но я был так приручен, что даже не ворчал и
не решался поднять на неё палец.
Была ли она самим сатаной, посланным, чтобы сгубить меня? Или больной,
одержимой, как и я сам? Что бы там ни было, меня тогда это не интересовало. Такая,
как есть, она воплощала для меня жизнь.
В конце концов безумие достигло апогея. Я должен был что-то предпринять. Психоз
привёл меня к краю пропасти. Или я добьюсь успеха, или покончу с собой. Ружье
Онишора, заряженное против медведя, висело в моей комнате.
К счастью, эта трагедия, это чудовищное напряжение длилось недолго. Мне же
казалось, что прошли годы. На самом деле она развертывалась с быстротою молнии —
всего три дня!
Мы приехали в деревню в воскресенье. Во вторник злые духи наслали на меня
Маргариту. В пятницу в ночь я проник к ней, запер дверь и, гонимый жестоким
страданием, упал перед нею на колени, предложил ей покинуть бедность и переехать со
мною в город, где я засыплю её украшениями и богатствами.
Она лежала на лавке не двигаясь. Лишь улыбнулась и просила не тревожить её: она
устала.
Тогда я склонился перед ней, как перед иконой, в земном поклоне, я припал к её юбке и
молил со слезами взять меня в мужья. Я разведу её с сыном Онишора и поселюсь с ней,
где она пожелает — здесь, в деревне, где-нибудь в другом месте, за границей,— лишь
бы она стала моей женой. Если нет, я наложу на себя руки! И было видно, что я не
шучу.
Она побранила меня и спровадила потихоньку, сказав всего несколько слов, обошлась
со мною так, точно я был тот слюнявый придурок, что пятился из кухни, когда она его
выгоняла. Так вышел и я.
Во дворе меня подстерегал приятель, который шёл за мною по пятам и подслушивал у
дверей. Он ничего не сказал. Только повёл меня в свою комнату, уложил в постель, а
сам всю ночь писал и меня сторожил.
На другой день, в субботу, я был полон решимости уйти к себе, но приятель остановил
меня и наговорил мне много всего и среди прочего — я это знал,— что я был в деревне
притчей во языцех. Кроме того, как я убедился, он непоколебимо верил, что я
заколдован. Маргарита услышала, как я проклинал колдунов, и таким образом мне
отомстила. Я нашёл в себе силы рассмеяться. Но он не сдавался. Он говорил о
реальности этого феномена, о вибрациях и волнах, которые каждый из нас излучает. Он
привёл мне знаменитый в те времена пример двух людей-«радиопередатчиков» из
Братиславы, которые тогда удивили мир, и долго ещё говорил о сходстве между
феноменами, излучающими волны.
Колдовство? Достаточно, чтобы при некоторой практике — и это тоже не без чар — к
длине твоих волн приспособилась другая воля, злая или добрая, и колдовство получает
силу. Что это в конце концов — внушение? Гипноз? Борьба между излучением двух
соперничающих воль?
Я слушал рассеянно. И вдруг мысль о подобном колдовстве запала мне в голову.
Почему бы не попробовать? О, если бы было возможно передать ей мои мысли,
желания, трепет моего существа, чтоб она восприняла их, как радиоприёмник... Но кто
сможет повернуть выключатель, кто сможет настроить его? Колдун, только он и может,
настаивал мой друг.
Я спросил его, есть ли в деревне колдунья. Да, есть и превосходная, она это не раз
доказывала. Он с ней подружился. В моём случае она могла бы сделать чудеса.
Я встал. Он взял меня за руку, и мы пошли. Выйдя из ворот, я передумал. Точно
невидимая воля остановила меня, и я упрямо хотел вернуться. Меня охватила тоска по
Маргарите, словно я не видел её уже годы, словно её потерял. Приятель потащил меня
почти что волоком. Он заставил меня идти только обещанием, что колдунья отдаст
Маргариту в мои руки сегодня же вечером, что она будет мне послушна, как кукла.
В конце деревни мы остановились у ворот колдуньи. Вошёл сперва приятель —
попросить для меня аудиенции. Мысли мои были далеко, я делал всё машинально, как
будто это был и не я. Вскоре вышел мой друг, он был весел и представил меня