Старший корочун, а за ним Аграфена, подошли к широкому древнему пню, разваленному надвое, — при гниении выделялось тепло, — на нем, на куче сухих листьев, лежали крошечные подобия корочунов, и Аграфена, как и Петр раньше, вдруг удивилась: «Да это же их дети, как у людей». Почему она так поразилась, и сама бы не могла сказать, ведь как-то же должен был поддерживаться корочунский род.
Они лежали, прислонившись друг к другу, маленькие жалкие тельца, которые, казалось, уже покинула жизнь. Несчастные были в сознании, мучились от боли, и вдруг, потрясенная до самых основ своего существа, она увидела, как по мягкой шерстке на длинных мордочках скатываются слезы, теряясь в меховых жабо на тонких шейках. Не красные, как у взрослых, а бледно-розовые глаза были открыты, с мольбой обводя лица собравшихся. Не в силах уже говорить, пожаловаться на боль и страх, они только жалобно, тонко и слабо стонали.
Аграфена бросилась вперед, она видела перед собой не детенышей лесных тварей, — хоть и им бы помогла при возможности, — а детей разумных существ, с такими же, как у людей, чувствами, так же страдающими при бедах, которые происходят с их малышами, убиваемыми горем от их потери, ибо для родителей, каким бы богам они не поклонялись, не может быть ничего более страшного.
Сдернув со спины старшего узел с ее сундучком, который тот, забыв от потрясения сбросить, принес с собой к собравшимся, она открыла крышку, одновременно задавая вопросы том, давно ли дети съели отраву, что это могло быть, — просто ядовитые лакомства, или такие, на которые еще и порча наведена. Выслушав сбивчивые ответы, поняла, что корочуны и сами не знают, что изготовил водяной, потому решила одновременно и от отравы, и от ведовских чар лечить.
Корочуны понимали, что сами не в силах помочь детям, — собрались вокруг, только ожидая их смерти, чтобы не пришла она к одиноким. Аграфена же являлась последней вероятно, лишь призрачной надеждой, однако никакого вреда от ее действий уже не может быть, а детям, возможно, будет легче терпеть и умирать, надеясь на выздоровление. Потому лесные жители предоставили ей полную свободу действий.
Велев развести огонь и согреть воды, она растворила порошок, затем положила невесомое тельце на изгиб локтя, другой рукой по капле вливая в рот снадобье. Сказала, чтобы кто-нибудь делал это же с другим ребенком. Через некоторое время малыш содрогнулся, Аграфена быстро наклонила ему головку, и из открытого рта изверглась черная пузырящаяся жидкость.
По виду ее женщина поняла, что помочь может трава царь-архангел, которую рвала она, как сказано в Лечебнике, на Иванов день через золотую гривну. Тот, кто носит ее или пьет, не боится дьявольских чар, а всякая порча выходит из человека вон. Правда, сомневалась, распространяется ли действие на корочунов, но раздумывать было некогда, да и бесполезно, — другими средствами она не располагала.
Аграфена развязала мешочек с нужной травой, вскипятила на огне в медной кастрюльке, — видно, украли у кого-то, подумала мимоходом как о чем-то мелочном, — и вновь по каплям стала поить детей. Неожиданно с ними случились такие страшные судороги, что она испугалась, предполагая их смерть в следующее мгновение.
Вокруг слышался горестный вой, но она даже не подумала о себе, которую могли ведь и обвинить в гибели малышей. Глаза застилали слезы при виде ускользающей из рук их жизни, но они содрогнулись в последний раз и из широко раскрытых в тонком вое ротиков вылетели две огромные черные пиявки, ударились оземь и сразу же исчезли.
Корочунята затихли, перестали стонать. Аграфена быстро обтерла их тельца мягкими тряпочками, смоченными в том же отваре, а затем сожгла ветошки на костре. Розовые глазки закрылись, и они еще теснее прижались друг к другу. Аграфена, приметив в раскрытой норе заячьи шкурки, тепло укрыла их, и они сразу же спокойно уснули.
Раздался вздох облегчения, мохнатые морды повернулись к ней, уставив красные глаза, старший же, подойдя к ней ближе, сказал:
— Видно, судьба такая, что ты да муж твой нам добро несете, двое людей за столетия нашего существования.
Корочуны согласно закивали головами. Отовсюду раздавались слова благодарности. Аграфена тоже была счастлива, но устала до такой степени, что была готова упасть на снег и там уснуть. Как оказалось, едва они пришли, старший велел нескольким сородичам из бревен, веток, мха и листьев соорудить быстро маленькую хижину, положить в ней бревна, скрепленные длинными плетущимися стеблями, хоть и сухими, но сохраняющими свою упругость, покрыть сооружение шкурами и развести в хижине огонь. Аграфена едва добралась до этого ложа, зарылась в теплый мех и уснула, как в омут провалилась, спокойно, без сновидений, набирая силы.