Знаешь, как увидел я Петра во главе всех, да сразившегося с их самым главным, — такая гордость во мне поднялась, весь страх исчез. Ты с ним непременно сам поговори, расскажи, куда, зачем идти, да денег не сули — он не любит этого.
Федор поднялся.
— Спасибо тебе за ужин, за разговор. Рад был видеть тебя. Прав ты, я сейчас и побегу к нему. А ты, если нужда какая приспеет, обязательно к Алексею иди, коли меня рядом не будет.
Говоря и времени не теряя, Адашев уже шубу надел, за шапкой потянулся. Тут Ферапонт, опомнившись от неожиданного взрыва активности приятеля своего, воскликнул:
— Федор, остановись, куда собрался? На дворе ночь глубокая. Ты в окно-то глянь, черно вокруг. Дом Петра при свете хорошо виден отсюда через овраг, а сейчас, глаза-то открой, ни огонька не светится. Люди уже спать легли, а тут ты ворвешься — поднимайся, в путешествие собирайся. Так он тебя и выгонит, не слушая.
Адашев, прекратив одеваться и вновь сбросив шубу на лавку, сказал:
— Верно говоришь, друг мой мудрый, неуместно ночью являться. Да и дело не настолько спешное, чтобы немедля решать. Ты как, разрешишь переночевать? А то устал очень, домой идти далеко, да утром все равно возвращаться. На лавку брось чего-нибудь, тут и лягу, в долгих странствиях от пуховиков отвык.
Хозяин встал, потянулся, треща суставами.
— На голых лавках в кибитках да шатрах спать будешь, а у меня — там, где я тебе укажу. И слушай, да исполняй, гостюшка.
Федор улыбнулся, дружески сжал тонкие плечи приятеля, и, ведомый им, отправился в дальнюю комнату, хорошо протопленную и чистую, где была предоставлена ему удобная широкая лавка с периной, теплым одеялом.
Помолившись на ночь перед освещенными лампадками образами, Федор неожиданно быстро уснул. Спал без сновидений, не просыпаясь, чего давно не случалось с ним. Ночь миновала мгновенно, и всплывшие в полусонном мозгу заботы вновь дали знать о себе, разбудив его рано, едва в окне забрезжил рассвет.
Адашев наскоро умылся водой, оставленной с вечера в двух больших деревянных ведрах, — за ночь в теплой комнате она потеряла свою льдистость и согрелась до той температуры, которую предпочитал закаленный в странствиях Федор. Надев свою одежду и свежую рубаху, что настоял дать ему хозяин, он вернулся в переднюю комнату, где вчера велся разговор.
Уступая настоянием ризничего, — но также имея в виду и раннее время, когда еще не пристало входить в дом незнакомого человека с серьезными разговорами, — он поел, запивая еду неожиданно вкусным травяным чаем.
— Нравится? — спросил Ферапонт. — Аграфена научила, какие травы класть.
— Действительно, хорош напиток, силы придает, — согласился Адашев.
Затем с легкой иронией посмотрел на приятеля:
— Признавайся, дружок, уж не влюблен ли ты в красотку? С твоих слов, это прямо не женщина, а чудо совершенства, такого в жизни и не бывает. А любовь, сам понимаешь, глаза и зачастую разум застит.
Ожидая встретить ответную шутку, Адашев удивился, заметив, что слова его задели хозяина. Лицо ризничего побагровело, а глаза стали влажными, как будто слезы сдерживая. Однако ответил он спокойно, с достоинством:
— Всегда ты, Федор, шутником был. Ни о какой любви речи здесь идти не может. Уважаю ее, как сестру, как добрую жену человека, перед которым преклоняюсь. Да я с ней едва и говорил когда, так, несколько слов по-соседски.
— Извини, если не то сказал, просто пошутил по-дружески, — промолвил Адашев, про себя думая: «Черт меня дернул зацепиться. Я и верно пошутил, а старый дурень точно влюблен, сам того не зная. Ведь так и не женился — видно, всю жизнь провел, наблюдая за красавицей да преклоняясь совершенством ее издалека, ему и довольно».
Федор взглянул на товарища новыми глазами, никак не ожидая обнаружить у того столь тонкие и возвышенные чувства. Но недаром он был послом столько лет, быстро и незаметно перевел разговор на другие, безличные темы, приведя сотрапезника в прежнее состояние — спокойной радости от встречи со старым приятелем.
На улице полностью рассвело. Появившийся было туман сгустился на дне оврага, и ризничий из окон показал дом Петра, стоящий щеголем на другой его стороне, а заодно и церковь отца Михаила, луковка которой, с крестом наверху, была видна вдалеке.
— Там, я гляжу, — промолвил Федор, — и другой дом стоит справный, это чей же?
— Петрова друга, Потапа-плотника. Живет так с женой Полиной и сынком Николенькой. Тоже очень хорошие люди, Потап сражался на Ключевом поле, многих врагов побил. В большом деле, где Петр — ищи рядом Потапа, правда, заводилой всегда Петр выступает. Потапу бы дома больше побыть, никто не назовет его трусоватым, но домашним — да.