Сказав, что хотел, Федор поднялся, встали и остальные.
— Больше говорить мне нечего, да и незачем, — промолвил Адашев. — Думай сам, что решишь, то и будет. Мне в Москве еще дней десять быть, за ответом приду через неделю.
Петр рек:
— Я подумаю, но сразу говорю — с женой посоветуюсь. Если нельзя, сразу отвечу, не по пути нам с тобой.
— Делай, как хочешь, но и ее упреди — лишняя молва ни к чему.
С этими словами он направился к выходу, проститься с хозяйками. Там уже все было прибрано, головы женщин прикрыты, что, однако, не скрывало их красоты. На столе под белым полотенцем «отдыхала» первая партия пирогов.
— Не по-людски получилось, — с сожалением заметила Аграфена. — Гости в доме побывали, а их только квасом и угостили. Может, все же присядете, отведаете пирогов? Да и вообще угощение найдется, грех жаловаться.
Но Федор отказался, улыбаясь, как мальчишка, стянул пару горячих пирожков, сказав:
— На дорожку. Веселей идти будет, да и как не попробовать, от запаха дух захватывает.
Ребяческая выходка его всех насмешила, ослабив напряжение после разговора, и у мужчин, да и у женщин, ломавших голову о причине раннего и неожиданного появление важного гостя. Проводив Адашева, Петр вернулся в дом, пытаясь выглядеть непринужденно, сказал:
— Ну, рукодельницы, умелицы вы наши, оделите нас пирогами да молоком. Больше ничего не надо, мы в той комнате посидим, поговорим немного о деле. А вы не волнуйтесь, нет причин.
Аграфена с Полиной принесли большое блюдо горячей выпечки, кувшин молока, большие глиняные кружки — каждому свою. Когда собирались за едой с Потапом, эти кружки непременно должны были стоять на столе, во всякое иное время что Петру, что Спиридону было безразлично, из чего пить. Подарила их им Аграфена на Рождество, и каждый дорожил своей, не допуская к ней никого. Над этим детским пристрастием смеялись и жены, и сыновья, но ничего не менялось.
На кружке у Петра был изображен сокол, расправивший крылья над желтеющей степью, у Потапа — лесная чаща, малинник, из которого выглядывала забавная мордочка медвежонка, у Спиридона — изящный небольшой корабль, расправивший белые паруса и подплывающий по голубым волнам к неизвестному городу, стоящему на гористом берегу.
Оставшись наедине, они переглянулись, приступая к трапезе, и некоторое время молчали. Затем Петр озабоченно проговорил:
— Не вовремя появился царев посланник. Только битва на Ключевом поле была, розыск с отцом Сильвестром священной книги, сколько горя перенесли — думал, все, успокоились, заживем тихо, в мире, своими семьями. Так нет же, снова куда-то отправляться, в даль-то какую. Что нам там делать, да и что мы можем против коварства султана и прихвостней его?
Тут вскинулся Спиридон, едва пирогом не подавившись и молоко расплескав:
— Как «что делать», отец, ведь мы на стороне не просто боярина какого, а самого царя! Он поручил Адашеву людей найти, надеется на него, а тот нас выбрал — это все равно, как если бы сам царь ехать приказал. Можем ли мы отказаться? Да нас трусами и холопами низкими после того назовут, и правы будут.
Есть резон в словах Спиридона, понимает это Петр, да уж больно ехать не хочется, потому и прикрикнул строго на парня:
— Ты сядь и молчи, небось старше тебя люди еще не высказались, — имея в виду Потапа, — а ты как всегда, юлой вертишься. Ишь, молоком облился, ну как не сказать, молоко на губах не обсохло, а он уже учить пытается!
Спиридон надулся, но сильно не обиделся, понимая нежелание Петра, много горя перенесшего в последнее время, отправляться в рискованное путешествие. Он с надеждой посмотрел на Потапа и увидел там еще меньше энтузиазма.
Обмерло сердце парня, уже загоревшегося, уверенного, что и его в посольство возьмут. Он предвкушал путешествие далекое, приключения удивительные, — словно не он сам, после того, как едва от руки купца Дормидонта не погиб, обещал себе и семье вести жизнь размеренную, тихую, и в опасные дела не ввязываться.
Хоть и прикрикнул кожевник на Спиридона, а в душе понимал, что прав тот, — ведь ни к кому иному, к нему, Петру, явился Адашев, надеясь на его мужество и поддержку не в собственной нужде какой, а выполняя важное и опасное поручение самого царя. И хоть не узнает никогда великий князь, а все равно уклониться — значит, проявить небрежение волей государевой. Да и как в глаза смотреть после не только Адашеву, тот, в конце концов, случайный человек в их жизни, может и не встретятся боле, а тому же Спиридону или Потапу?