Об изменении планов Петр решил поговорить со Спиридоном на другой день, чтобы не затягивать время жизни его мечтаний, ведь чем больше они укореняются, тем больнее вырывать корни. Но задуманный разговор с утра не получился.
Когда Петр поднялся, Спиридона уже не было, Аграфена сказала, он забыл с вечера предупредить, что затемно выйдет из дома к давешнему купцу, показать еще кое-какой товар, которым тот заинтересовался, но идти нужно рано, затемно, потому как кожевенник с заовражья хочет перебить выгодную сделку.
— Ох, — продолжала жена, — я уж ему наказывала, наказывала, чтоб вел себя разумно, боюсь, как бы не подрался с Кирсаном, кожевником, да заодно и купцу достаться может, а он еще дитя.
Петр расхохотался, наскоро допивая молоко.
— Для тебя он всегда дитя, ты погляди, он уже почти выше меня, скоро как Потап будет. А с купцом я виноват, послал парня, даже не спросил вчера, что и как. Ну, Бог даст, все будет хорошо. Не кручинься, по дому шибко не вертись, отдохни. Я сейчас в мастерскую пойду, как Спиридка вернется, поест, — пусть тоже туда идет.
С этими словами, расцеловал жену в губы, щеки да глаза, и покружил по горнице, охватив ее за талию, несмотря на сопротивление. Набросил полушубок и вышел на яркое, уже почти весеннее солнце.
Воробьи верещали на ветках деревьев, живо интересуясь схваткой своих сородичей за корку хлеба внизу, на земле. Невдалеке припал к снегу домашний любимец, яркий трехцветный кот, толстый и ленивый. Он знал, что воробья ему не поймать, но, припав на передние лапы, все елозил задом, готовясь к решительному прыжку.
Издалека по снегу бежал Николенька от своего дома, видно, к Алеше, чтобы целый день кататься на склонах оврага. Полина вывесила белье, и оно, прихваченное морозом, негнущимися белыми полотнищами поднималось и опадало под дуновением резковатого еще ветерка.
К воробьям, медленно взмахивая крыльями, подлетела ворона, и они порскнули в разные стороны. Захватчица потопталась, поудобнее приноравливаясь подхватить хлеб, а затем взлетела, провожаемая негодующими криками серых малышей.
Неожиданно Петру стало весело, покойно, он вздохнул полной грудью, подумав: «Да никуда я отсюда не поеду — стар уже стал, пусть другие попробуют свои силы, а мне больше ничего не нужно».
Скоро спустившись по ступеням, он направился в мастерскую, по дороге прикидывая, что захочет купить торговец, достаточно ли у него припасено для продажи, будет ли время сделать еще. С улыбкой представил, как бьются молодые кожевники за благоволение купца. За сына он не беспокоился — далеко было до него Кирсанке, только бы не взъярился Спиридон, а то сильно может парня побить. Ну тогда уж и ему достанется, правда, большего наказания, чем известие об отмене путешествия, и придумать трудно.
Придя в мастерскую, охваченный привычными заботами, обстановкой, запахами, он начал работу, забыв о времени. Уже высоконько поднявшееся солнце заглянуло в окно, знаменуя вторую половину дня, когда дверь неожиданно распахнулась, ударившись о стену.
— Ну что, Спиридонка, живой, не побил тебя купец? А что так поздно?
Не услышав ответа, он обернулся и с удивлением увидел перед собой Аграфену в небрежно повязанном платке, наброшенной на плечи меховой кацавейке. Он вскочил, роняя инструменты, сердце его захолонуло:
— Что случилось? Что с детьми?
Аграфена махнула рукой, чтобы он успокоился, стремительными шагами прошла внутрь, присела рядом с ним на раскроечный стол.
— Дома все в порядке, — сказала она, — Алешка у Полины, и Спиридона туда отослала. Пусть Потапу подсобит, мне нужно тебе слово сказать.
Вдруг глаза ее наполнились слезами, и, прозрачные капли покатились по щекам. Как всегда в тех редких случаях, когда она плакала, ее лицо не исказилось гримасой, не покраснело, как и глаза, только потемневшие, сгустившие прозрачный зеленый свет.
Петр протянул руку обнять ее, но жена мягко отстранилась, попросив сесть и выслушать ее. Вытерев глаза и явно попытавшись скрепиться, она начала:
— Петр, я люблю тебя так сильно, что мне иногда делается страшно. Нет ничего в мире, чего бы я не сделала, чтобы защитить детей и тебя. Я пойду к чародеям и волхвам, к любым кудесникам, пусть даже это погубит мою бессмертную душу.
Петр вскочил с места.
— Тише, Граня, что ты говоришь? Речами своими ты гневишь Бога, который все слышит. Я знаю о любви твоей, но никогда, слышишь, никогда, что бы ни случилось, не обращайся за помощью к колдунам черным, ибо не помощь получишь, а цепь тяжелую, да замок, который своими руками замкнешь, закрыв нам всем навеки дорогу в царство Божие. Не говори так, хоть и известна мне чистота души твоей, которая никогда не позволит совершить святотатство. С верой в милосердие Божие преодолеем мы все беды, не плачь, солнце мое, да и что плакать? Решено, все дома остаются, ничто не грозит плохое, успокойся.