— Некогда мне с тобой, купчина, лясы точить. Дело у меня важное, срочное, умишке твому, жиром заплывшему, недоступное. А потому убирайся-ка подобру-поздорову, пока колотушек не получил.
К хозяину своему рыжий относился без того почтения, на которое тот рассчитывал и в неизбежности коего был простодушно уверен. Трофим полагал, что сам он, будучи любомудром, до всего собственным умом дошедшим, истинным самородком земли русской, стоит несравнимо выше глупого боярина, что смысл жизни своей ничтожной видел в служении. Однако ж это не мешало рыжему считать, что бояре стоят гораздо выше других сословий, особенно купцов, а потому сам он, боярев посланник, поглавней всякого купца будет.
Незнакомец торговый поглядел на Трофима странно-странно, и показалось тому, что у собеседника глаза вдруг в разные стороны повернулись — один направо, другой налево.
— Что же за поручение у тебя? — спросил он. — Может снежные комья рожей ловить?
Слова эти оказались последнюю каплею, которая переполнила чашу Трофимового терпения. И хоть нельзя сказать, что чаша сия была мала слишком, только терпение все тратил рыжий на хозяина своего, другим же, особо нижестоящим, практически ничего не доставалось. В этом отношении, как нередко бывает, он весьма походил на самого боярина, чего, однако, ни единый из них не замечал. Подобное сравнение показалось бы каждому из них обидным.
— Ты, купчина толстопузый, своей дорогой иди, пока еще ноги переставлять можешь. А то, гляди, снега насоберу да в рот тебе напихаю, на хомяка похож станешь. Сразу разучишься лезть носом своим лопатным в дела важные, тебя не касающиеся.
Про себя же подумал: «Ведь и правда, ничего толком мне Авксентий Владимирович не объяснил. Велел просто, чтобы был я возле заброшенной дороги, там, где черный камень возле излучины стоит. С кем же я встретиться должен, да что делать, не говорил. На вопрос же мой так сказал — мол, сразу обо всем догадаешься. Только вот как?»
— А вот сейчас и поймешь, — молвил купец.
«Словно на мысли мои ответил», — вздрогнул рыжий.
Глянул на него незнакомец, пристально, недобро — и вот-те крест, теперь уже уверен был Трофим, что глаза купца в разные стороны повернулись. В то же мгновение, с вязким чавканьем, кожа начала сползать с его лица. Она отваливалась, словно кожура печеного яблока, обнажая белую, давно обмершую плоть. Куски ее отслаивались, под ними виднелся череп. Верхняя губа, склеившись с кожей, повисла надо ртом, словно колбаска.
Громко заверещал от страха Трофим, ноги у него отнялись, — как стоял, так и сел в сугроб. Руки глубоко в снег ушли, да он даже не почувствовал холода. Шапка высокая с головы скатилась, как камень с горы высокой, в руки дрожащие упала, да еще по носу при этом ударила, отчего еще обиднее стало, даже горячие слезы на глаза навернулись.
Кости черепа стали крошиться и рассыпаться. Они падали наземь и таяли, словно состояли изо льда. Сквозь разламывающийся костяк просовывалась голова — истинное лицо незнакомца, которое прятал он до поры за человеческим обликом. Морда та напоминала рыбью, чешуею покрытая да водорослями облепленная.
Знал парень о существовании силы нечистой, — издали видел не раз, как хозяин его, боярин Ипатов, с бесами говорит. Близко, однако ж, Трофим не подходил, — не хотел Авксентий, чтобы прислужник его разговоры тайные подслушивал. Потому хоть и не в диковинку было рыжему нечисть повстречать, а все ж не привык он с демонами вот так запросто беседы вести.
Обомлел парень, растерялся, больше от неожиданности, да от страха за собственную жизнь. Суеверного ужаса, что волю парализует да руки-ноги холодными кольцами сковывает, не испытывал. Ко всему необычному человек привыкает быстро, и Трофим не был исключением.
То же почувствовал бы, встретившись, скажем, с главарем разбойников, — простым человеком, из плоти и крови, но оттого не менее опасным, — буде боярин послал рыжего в вертеп, логово бандитское. Впрочем, подобных знакомств у Ипатова не было. Он слишком боялся за положение свое при дворе, за богачества, да за почет, которым пользовались в Москве и он, и его отец, и дед, и прадеды.
Непросто пришлось Авксентию несколько лет назад, когда бояре, вместе с черным колдуном Велигором, хотели царя сместить, и снова во власть войти, как было это в годы малолетства Иванова. В силу заметного положения, которое занимал Ипатов при дворе, он не мог оставаться в стороне от происходящего, — чего очень хотел, — однако ж участвовать в заговоре тоже не собирался. Вел переговоры осторожно с колдуном Велигором, но дружбы с Воротынским и другими мятежными боярами не водил.