«Сице же бысть конець Московьскому пленению, — заключает автор Повести рассказ о постигшем Москву несчастье. — Не токмо же едина Москва взята бысть тогда, но и прочии грады и страны пленени быша», — добавляет он. «Князь же великий, — повторяет книжник уже констатированный в начале Повести факт, — съ княгинею и съ детми пребысть на Костроме, а братъ его Володимеръ на Волоке, а мати Володимерова и княгини въ Торжку, а Герасим владыка Коломеньский въ Новегороде». И далее следует, как нам представляется, явно негативная характеристика поступка Дмитрия: «Кто насъ братье, о семъ не устрашится, видя таковое смущение Рускои земли? Яко же Господь глагола Пророкомъ: аще хощете, послушаете мене, благия земная снесте, положю страхъ вашь на вразехъ вашихъ; аще ли не послушаете мене, то побегнете никимъже гоними, пошлю на вы страхъ и ужасъ, побегнеть васъ отъ пяти сто, а отъ ста тысяща (вариант «тма»)»[739].
Интересно, что приведенный отрывок в полном виде читается только в списках HIV и в НК. CI текст от слов «кто насъ братье, о семъ не устрашится…» и до фразы «…побегнеть васъ отъ пяти сто, а отъ ста тысяща» не содержит. Однако помимо текста Повести приведенный пассаж в части, отсутствующей в CI, читается (причем дословно) в НПЛ младшего извода (далее НПЛ мл.), текст которой содержит лишь краткое сообщение о нашествии Тохтамыша. Кстати, в той же НПЛ поступок Дмитрия охарактеризован достаточно четко: говорится о том, что князь именно «побежа… на Кострому», причем побежал не перед лицом «самого царя», а по более прозаической причине — «видя многое множство безбожныхъ Татаръ, не ста противу имъ»[740].
Скорее всего, процитированный отрывок восходит к летописанию Великого Новгорода. И, судя по всему, именно текст, дошедший до нас в составе HIV‑HK, является первоначальным текстом Повести. Составитель же общерусской — московской по своему происхождению — CI летописи, активно пользовавшийся материалами новгородского летописания, видимо, не рискнул оставить этот фрагмент в редактируемом им тексте[741]. Новейший исследователь новгородского летописания А. Г. Бобров полагает, что именно «редакторским сокращением следует объяснить и отсутствие в CI читавшихся в протографе CI‑HK нескольких крупных фрагментов из Повести», в том числе и цитированного отрывка[742]. Причина ясна: слишком уж негативным получался образ великого князя, «не послушавшего Господа» и поэтому вынужденного спасаться бегством и бросать на произвол судьбы врученное ему Всевышним «духовное стадо».
При анализе приведенной цитаты обращает на себя внимание не только тот факт, что в указанном отрывке автор Повести вновь возвратился к теме отъезда Дмитрия в Кострому — теме, уже однажды им затронутой в начале текста. Не менее, а может, и более важно то, что при этом автор произведения снабдил повторную констатацию ссылкой на «слово Господне». В цитированном отрывке автор Повести перефразировал одну из глав книги Левит (26: 8; 14: 16–17), в которой Господь, обращаясь через Моисея к «сынам Израилевым», говорит: «Если вы будете поступать по уставам Моим… пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонит тьму, и падут враги ваши пред вами от меча… Если же не послушаете Меня… то я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас… и падете пред врагами вашими… и побежите, когда никто не гонится за вами…» Место фразы в тексте (сразу после повторного указания на отъезд Дмитрия), а также сходство в поведении великого князя с теми, кто «не послушал» Господа (боится; бежит из города в город, когда за ним никто не гонится), позволяют сделать вывод о том, что фраза представляет не что иное, как еще один намек на недостойное поведение Дмитрия Донского.
Однако в данном отрывке отъезд великого князя представлен не просто как поступок, недостойный «князя-пастыря», но и как поступок, вызванный наказанием Господа за «непослушание» Дмитрия. В этом смысле наиболее точно и лаконично общий пафос осуждения поступка Дмитрия передала НПЛ: создается впечатление, что составитель летописной статьи НПЛ, кратко пересказывавший выбранные им из общерусских и новгородских летописей самые важные, по его мнению, известия, посвятил свой рассказ только теме недостойного бегства великого князя.
Мы имеем еще одно свидетельство того, что бегство из города перед лицом внешней опасности в сознании людей XV века ассоциировалось именно с приведенной цитатой из Священного Писания. Так, в описании событий 1480 года, когда на Русь приходил ордынский хан Ахмат, упоминается супруга великого князя Ивана Васильевича — София Палеолог, которая в самый опасный для Москвы момент отправилась на Белоозеро вместе с великокняжеской казной. Рассказав о победном для Руси результате «стояния на Угре», автор CI указал: «Тое же зимы прииде великая княгиня Софья из бегов, бе бо бегала от татар на Белоозеро, а не гонял никто же»[743]. Видимо, упоминание того, что бегущего «никто не гонит» играло роль маркирующего средства, с помощью которого книжник вносил во внешне нейтральное описание отъезда важной персоны четкий оценочный смысл.
740
Имеет смысл привести общерусскую часть известия летописной статьи 6890 года HI полностью: «Въ лето 6890. Прииде царь Татарский Тактамышь, въ силе велице, на землю Рускую, много попустиши земли Рускои: взя градъ Москву и пожже, и Переяславль, Коломну, Серпоховъ, Дмитровъ, Володимеръ, Юрьевъ,
741
Как справедливо полагала М. А. Салмина, текст Повести НПЛ мл., чтения которого совпадают в указанном отрывке с чтениями других списков этой летописи, «более близок к HIV, чем к СI» (см.:
742