Приведем латинский вариант преамбулы в варианте, рекомендованном эдиктом, и действительной преамбулы самого письма.
Эдикт: Preceptum eterni: Dei est. I coelo non est nisi unus Deus eternus, super terram non sit nisi unus dominus Chingischan, filii (sic) Dei. Hos est verbum quod vobis dictum est.
Письмо: Per virtutem eterni Dei, per magnum mundum Moallorum, preceptum Mangu chan.280
Английский перевод B.B. Рокхилла:
Эдикт: (Это) – повеление Вечного Бога. На Небе существует лишь один вечный Бог, и на Земле существует лишь один повелитель, Чингисхан, Сын Бога. Это вам сказанное.
Письмо: Через добродетель вечного Бога, через великий мир монголов. Это – слово Мункэ-хана.281
На основании цитированных выше трех документов (письма Гуюка, эдикта Мункэ и письма Мункэ), и принимая во внимание иные письма монгольских монархов этого периода, мы может установить следующую иерархию трех основных элементов монгольской концепции императорской власти:
Бог (Небо – Вечное Небо).
Чингисхан (Данный Небом).
Правящий император.282
Что касается второго пункта, то Чингисхан упоминается по имени лишь в эдикте Мункэ – т.е. в образце формы императорских писем, рекомендованном Великой Ясой. Я убежден, однако, что как в письме Гуюка, так и в послании Мункэ, Чингисхан упоминается без открытого произнесения его имени. В письме Гуюка он назван «Высший Хан» (Далай-Хан). Вставка Пеллио (в его французский перевод) слова «мы» (nous), предшествующего титулу, не только излишня, но и вводит в заблуждение, поскольку она делает титул применимым к правящему императору (Гуюку), а не к основателю монгольской нации (Чингисхану), как, я уверен, должно быть. Заключительные слова, «повелеваем»(notre ordre), относятся к правящему императору; в эдикте Мункэ соответствующая фраза звучит: «Это вам сказанное»; в письме Мункэ: «Это – слово Мункэ-хана».
Два отличных друг от друга элемента персидского варианта письма Гуюка (Высший Хан и монгольская нация) слиты в латинском переводе письма Мункэ, осуществленном Рубруком: «Великий мир монголов».В монгольском варианте мы можем принять фразу как звучащую: «великий хан всех монголов». Очевидно, что в монгольском типе мысли монгольская нация метафизически связана с Чингисханом, как ее основателем. В шкале власти Чингисхан, как Сын Неба, является промежуточным звеном между Небом и правящим императором. В качестве Высшего Хана монгольской нации он – направляющий дух Монгольской империи.
Монгольская империя, в понимании ее монгольских лидеров, была инструментом Бога для установления порядка на земле. Как говорит Эрик Фогелин: «Хан обосновывает свои притязания на правление миром на Божественном Порядке, которому он сам подчинен. Он обладает лишь правом, производным от Божественного Порядка, но он действует сообразно с долгом».283
Чувствуя себя инструментом Бога, монгольский император в обращении к врагам не хвастается силой армии, но просто ссылается на волю Божью. Здесь Великая Яса Чингисхана рекомендовала следующую формулу: «Если вы сопротивляетесь – что с нашей стороны можем мы знать? Вечный Бог знает, что случится с вами».284 Как мы видели, эта формула действительно была использована ханом Гуюком в его письме папе.285 Даже если фактически далеко не все нации признавали власть монголов, юридически, с точки зрения первых великих ханов, все нации являлись их подданными. В соответствии с этим принципом, в своих письмах папе и королям как Гуюк, так и Мункэ настаивали, чтобы западные правители признали себя вассалами великого хана.
Только в правление Хубилая такое отношение ханов к данному вопросу изменилось, и был испробован иной подход к достижению международной стабильности. Идея полного подчинения всех народов монгольскому правлению теперь сменилась планом создания мировой федерации с великим ханом во главе.286 Однако даже в этот поздний период основные представления о божественном источнике имперской власти остались прежними. Итак, мы находим в письме иль-хана Аргуна к королю Франции (1289 г.) формулу, которая очень близка к преамбуле посланий Гуюка и письмам Мункэ.
Во французском переводе В. Котвича она звучит так: «От лица силы Вечного Неба, от лицасууимператора, мы, Аргун, говорим...».287 Суу (или сю) означает «судьба».288
В письме иль-хана Олджайту королю Франции, датированном 1305 г., нет традиционной преамбулы. Сначала Олджайту ссылается на своих предков, на своего прапрадеда (Хулагу), далее – на императора Тимура и других правящих потомков Чингисхана; он также поминает небесное вдохновение и защиту.289 Следует помнить, что как Аргун, так и Олджайту были местными, а не великими ханами, этим объясняется то, что используемая ими формула несколько отлична от присущей великому хану.
Каково же основание и истоки монгольской имперской идеи? Очевидно, что она не была изобретением Чингисхана, хотя он стал ее главным носителем и символом. Он лишь сформулировал понятие, выросшее в его окружении, т.е. среди элиты монгольских родовых вождей, в особенности, рода Борджигин и группы родов («кости»), ветвью которой он был. В целом понятие Неба (Вечного Голубого Неба) как защитника скотоводческих наций являлось базисной верой монгольских и тюркских народов.
Легенда о божественном происхождении трех сыновей Алан-Коа указывает на возможность влияния христианских понятий на становление идеи божественного основания императорской власти среди монголов.
Еще один корень монгольской имперской формулы обнаруживается в исторических традициях бывших кочевых империй в Монголии и Центральной Азии, как тюркских (гуннских), так и иранских. С этой точки зрения, титул «каган» («каан»), который Чингис получил на курултае 1206 г., является сам по себе достаточно характерным, поскольку выражает старотюркское понятие, использовавшееся алтаийскими тюрками в VI-VIII веках и хазарами в VII-IX веках. Мы также обнаруживаем титул «высший хан».290 у дунайских булгар в IX в.; а они, как нам известно, были частью той ветви гуннов, которая вторглась в Европу в V веке. И, конечно, великий хан этих гуннов, Аттила, по поводу предполагаемого открытия меча Марса, объявил, что Бог назначил его властителем всего мира.291 Император алтайских тюрков именовался «Небоподобным, рожденным Небом, мудрым Каганом».292 В Орхонской надписи VIII в. тюркский принц описывает исток Тюркского каганата следующими словами: «Когда Голубое небо и темная Земля под ним появились, люди были созданы в пространстве между ними, а мой праотец Бумин-Истеми Каган воссел (на трон)».293
Вследствие ранней экспансии аланов в Центральной Азии и Джунгарии и тесных отношений между тюркскими и иранскими племенами в районе Хорезма, мы можем предположить, что тюркская (гуннская) политическая мысль испытала влияние иранских представлений о монаршей власти. То, что скифы и сарматы Южной Руси приписывали власти своих правителей божественное происхождение, было твердо установлено М.И. Ростовцевым.294 Персидская империя, управлявшаяся в гуннский период династией Сассанидов, была еще одной школой монархических идей. Не следует забывать в этой связи о роли Хорезма.295 Важным каналом проникновения иранских политических идей в тюркско-монгольскую среду были уйгуры, в особенности после того, как они осели в Восточном Туркестане вблизи провинции Согдиана с ее древней культурой.
Еще один и даже более значимый источник монгольских идей нужно искать в китайской политической мысли. Надо помнить, что древняя тюркская (гуннская) империя в Монголии и Джунгарии вела серию затяжных войн против Китая, которые перемежались периодами мира и сближения. В итоге, как и следовало ожидать, гуннские властители и аристократия подверглись значительному китайскому влиянию. Гуннский тип политической мысли не мог не отражать некоторые традиционные китайские идеи. Поэтому, когда мы размышляем о влиянии китайских понятий на монгольскую имперскую идею, нам следует принять во внимание как древнекитайский фон политических понятий кочевников, так и более позднее китайское влияние на монголов в XII и XIII столетиях. Вслед за завоеванием Китая монголами относительная значимость китайского элемента в монгольской мысли быстро возросла, но это произошло уже после того, как осложнились основные черты монгольского понятия имперской власти. Согласно традиционному китайскому понятию, император – носитель «воли Неба» (тьен мин).296 Он – мистическое звено между Небом и управляемой им нацией.297 Это кажется очень близким монгольской идее божественного источника имперской власти. Однако китайское понимание предписания Неба во многих отношениях отличалось от монгольского. Оно было частью общего стереотипа «естественного закона» в его китайском понимании, т.е. соответствия социального порядка и порядка природы.298 Император, как предполагалось, должен подчиняться основному закону природы и «управлять» как можно меньше.299
280. Текст реставрирован Вингэртом; перепечатан Фогелином, р. 391.
281. Rockhill, pp. 248-249. Перевод слегка изменен мною.
282. В то время как в латинском переводе писем хана, отредактированном христианами, он именуется «Сыном Бога», старомонгольская формула должна была быть «Данный Богом». Следует вспомнить, что в таблицах власти Чингисхана он именуется по-китайски «Тьен-тьце», и Тору Ханеда переводит это как «тот, кто дан Небом» или «Дарован небом» во французском варианте, МТB, 8, 87. В более поздний период с распространением ламаизма среди монголов Чингис был, конечно, называем монголами Сыном Неба. На церемониях «Открытия Печати» по монгольским культовым датам в обращениях к местным князьям обычно упоминали «несравненного сына Неба, могущественного суту Чингисхана». См.: A. Mostaert «L’Ouverture du sceau», p. 321.
283. Voegelin, p. 405.
284. Vernadsky. «Yasa», p. 345.
285. Voegelin, pp. 387-388.
286. См. выше, глава 2, разд.4.
287. Kotwicz. «Lettres» I, 11.
288. See Kotwicz, Idem, 15; idem, «Formules initiales», pp. 1442147; P. Pelliot «Les Documents mongols du Musée deTeheran», Athar-e Iran, I (1936), 37. Ňf. Cleaves, Inscription I, pp. 83, 85, 91; M. Lewicki. «Turcica et Mongolica», RO, 15 (1949), 239-269. Понятие сю связано с представленным во второй части титула правителей уйгуров (идикут), о котором см. главу 1, н. 98. О новых данных относительно монгольских писем в Национальном Архиве в Париже см.: Cleaves. «Chancellery», pp. 508-526.
289. Kotwicz. «Mongols», pp. 3-4; idem, «Lettres» I, 34.
290. Kanas üvigi, Moravcsik, 2, 277.
291. Priscus, chap. 4, sec. 10 (Latyshev, Scythica et Caucasica, I, 839), cf. E.A. Thompson, A History of Attila and the Huns (Oxford, Clarendon Press, 1948), p. 89. История открытия меча в изложении Приска противоречива и полна предрассудков, но ее значение очевидно.
292. Thomsen, p. 140; Бернштам, с. 106.
293. Thomsen, pp. 144-145. Томсон усматривает здесь ссылку на двух каганов: Буймина и Истеми. Согласно В. Радлову, один каган имеет два имени; С.М.: Берштам, с. 106.