Дэрош ничего не знал о преступлении и на другой день с десяти часов утра ждал сыщика с докладом. Однако уже пробило одиннадцать, а Пенвен все еще не появлялся. Хорошо зная аккуратность и точность агента, Дэрош пришел в беспокойство. Наступило время завтрака — агента все не было. Дэрош позавтракал, вышел из дома и решил непременно отыскать Пенвена. Однако он старательно скрывал от домашних свое беспокойство.
Когда он ушел, горничная доложила г-же Дэрош и Элизе, что какая-то женщина желает переговорить с кем-нибудь из членов семьи по крайне важному делу.
Незнакомку немедленно приняли. У нее было такое расстроенное лицо, что Элизу охватил страх за отца, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья.
Женщина, имевшая вид субретки из хорошего дома, подала ей письмо, которое Элиза торопливо распечатала и, страшно волнуясь, прочла следующие строки:
«Г-н Дэрош! Вчера в одиннадцать часов вечера у подъезда моего дома чья-то взбесившаяся лошадь споткнулась обо что-то и погибла. Кучера отбросило в сторону, а двоих седоков подняли в бесчувственном состоянии.
Как раз в это время я возвращалась к себе в Нейльи и сейчас же распорядилась, чтобы пострадавших перенесли в мой дом. Их было двое: молодой человек двадцати пяти лет и мальчик лет восьми или девяти. Немедленно пригласили врача.
Пострадавшие несколько часов не приходили в чувство. Когда они наконец опомнились, то оказалось, что мальчика зовут Леоннек Порник и что он живет на Монмартре, на улице Лепик. Молодого человека зовут Жак Лефранк, по прозвищу Жако. Он сообщил мне ваш адрес, а мальчик умолял как можно дольше скрывать от матери и сестры случившееся несчастье, чтобы не огорчать их.
Уведомляю вас об этом происшествии по просьбе Жака Лефранка. Посылаю свою горничную, которая и проводит вас ко мне.
Жду вас с большим нетерпением.
Волнуясь, Элиза передала письмо г-же Дэрош и, позвонив, велела кучеру закладывать лошадей.
Субретка предложила Элизе ехать в купе баронессы.
— Вы сбережете этим четверть часа времени, — пояснила она, столько по меньшей мере уйдет на то, чтобы заложить экипаж.
— Действительно, вы правы, — согласилась Элиза, набросив на плечи легкую мантилью и прикалывая шляпу шпильками, к волосам.
Она поцеловала мать, сказала, что постарается скоро вернуться, и вышла из комнаты в сопровождении субретки.
Выйдя из дома, они сели рядом в купе.
Дверцы захлопнулись.
Карета умчалась.
ГЛАВА II
ить в доме Дианы становилось все невыносимее для Стального Тела. Физическое влечение к этой женщине у него заметно угасло, в то время как началась тоска по утраченной свободе, по семье Дэрош, сделавшейся для него родной, но, главное, по Элизе, к которой он испытывал сильное чувство чистой любви.
В описываемое утро он вошел в кабинет Дианы и застал ее в тот момент, когда она поспешно прятала в письменный стол какие-то бумаги и фотографии.
— Это что за портреты? — спросил он.
Диана искусно скрыла свое замешательство и, не отвечая на вопрос, переменила разговор:
— Что такое с тобой делается, мой милый? Я с некоторых пор замечаю, что ты не в своей тарелке.
— Нет, я ничего. Как всегда.
— Ну что ты говоришь! Ведь я же вижу.
— Мне скучно.
— Скучно? Со мной, с любимой женщиной — скучно?
— Я измучился от этой жизни — жизни зверя в клетке. Это невыносимо!
— Потерпи еще неделю.
— Как! Еще целую неделю на привязи, взаперти! Нет, я не могу.
Он проговорил это очень резким тоном. Она обиделась и испугалась.
При мысли, что он может ее покинуть, сердце сильно забилось у нее в груди. На глазах выступили слезы.
Однако она пересилила минутную слабость и ответила ему не менее резко.
— Повторяю, я не могу так жить! — с раздражением воскликнул Стальное Тело. — Опротивели мне эти вечные тайны. Каждый день ты ведешь беседы с какими-то подозрительными личностями самого отвратительного вида…
— А тебе какое дело? — возразила она, в свою очередь повышая тон.
— Я желаю знать, что это за люди. Кто, например, этот старый франт, вышедший сейчас отсюда гордым петухом, задрав голову?
— Да не ревнуешь ли ты?
Она засмеялась деланным смехом.
— Вовсе нет. Но я все-таки хочу знать, как его зовут.