Папино лицо перестало быть лицом восковой куклы и снова ожило. Он вздохнул и посмотрел на меня.
– Ты ведь не боишься? – спросил он.
Я покачал головой.
– Это правильно, что ты улетаешь, – сказал он. Он посмотрел в глаза доктора Гамильтона: – Спасибо, что ты помогаешь моему сыну.
Мама и я посмотрели на него с удивлением.
Я кивнул, пытаясь понять, что случилось. Папа быстро и крепко обнял меня.
– Помни, что ты – японец.
И они ушли…
– …Что‑то продырявило парус, – говорит доктор Гамильтон.
В тесной комнате был только старший командный состав и мы с Минди, потому что уже были в курсе. Не стоило сеять панику среди команды и пассажиров.
– Эта прореха сбивает корабль с курса. Если не заделать её, дыра будет расширяться, в конце концов парус развалится, и «Надеющийся» будет дрейфовать в космосе.
– Мы можем как‑то заделать её? – спрашивает капитан.
Доктор Гамильтон, который всё это время был мне как отец, качает седой копной волос. Я ни разу не видел его таким подавленным.
– Прореха в нескольких сотнях километров от центра паруса. Понадобится много дней, чтобы кто‑то добрался до неё. Двигаться слишком быстро опасно, очень велик риск повредить парус. А к тому моменту, когда этот человек доберётся до дыры, она станет уже слишком большой, чтобы заделать её.
Так получилось. Всё преходяще. Я закрываю глаза и представляю парус. Плёнка такая тонкая, что любое неосторожное прикосновение может проткнуть её. Но она крепится на сложной системе планок и распорок, которая обеспечивает жёсткость и натяжение всей конструкции. Когда я был ребёнком, я видел, как её раскладывают в космосе, это напоминало фигурки оригами, которые складывала мама.
Я представляю, как прикрепляя и открепляя трос к планкам и распоркам, двигаюсь вдоль паруса, это чем‑то похоже на то, как водомерка скользит по поверхности пруда.
– Я могу сделать это за семьдесят два часа, – наконец произношу я. Все поворачиваются ко мне. Я объясняю задумку: – Я знаю, по какой системе соединены распорки, я наблюдал за ними большую часть жизни. И я могу найти самый короткий путь.
Доктор Гамильтон в сомнении.
– Эти распорки не предназначены для таких манёвров. Я не планировал, что их будут использовать таким образом.
– Тогда будем импровизировать, – говорит Минди. – Чёрт побери, мы же американцы! Мы никогда не сдаёмся.
Доктор Гамильтон с уважением смотрит на неё:
– Спасибо, Минди.
Мы планируем, мы спорим, мы кричим друг на друга, мы работаем ночь напролёт.
Добраться по тросу от жилого модуля до солнечного паруса – трудное и долгое дело. Я затратил на него почти двенадцать часов.
Я был живой иллюстрацией ко второму слогу моего имени:
Он означает «парить». Видите, что‑то поднимается слева? Это я, пристёгнутый к тросу. Из шлема торчит пара антенн, а на спине у меня крылья – что, в данном случае, означает ракетные двигатели и дополнительные топливные баки, которые поднимают меня всё выше и выше к огромному и тонкому как шёлк зеркальному куполу солнечного паруса, закрывающего всё небо.
Минди болтает со мной по рации. Мы шутим, делимся секретами, обсуждаем вещи, которые сделаем в будущем. Когда мы уже не можем ни о чём говорить, она поёт мне. Её задача не дать мне заснуть.
– Вареваре ха, зоси но айда ни каику ни ките...
Но подъём – это самая простая часть путешествия. Добираться через сеть распорок паруса к прорехе будет гораздо тяжелее.
Я покинул корабль тридцать шесть часов назад. Сейчас голос Минди звучит уже устало. Она зевает.
– Спи, детка, – шепчу я в микрофон. Я настолько вымотался, что мне хочется закрыть глаза хотя бы на секундочку…
…Летний вечер, я иду по дороге с папой.
– Мы живём в краю вулканов и землетрясений, тайфунов и цунами, Хирото. Каждый день мы сталкиваемся с тем, как ненадёжна наша жизнь на узкой полоске поверхности этой планеты между подземным жаром и ледяным вакуумом сверху…
…И я снова в скафандре, и снова один. Секундная потеря концентрации чуть не стоила мне одного из топливных баков, я почти потерял его, когда стукнулся рюкзаком об одну из балок паруса. Я вовремя успел подхватить бак. Чтобы двигаться быстрее, в моём снаряжении нет ни грамма лишнего, и я не позволю себе потерять хоть что‑то. У меня нет права на ошибку.
Я пытаюсь отогнать дрёму и продолжаю двигаться…
– …Но именно это осознание близости смерти, бесконечной красоты каждого мгновения, позволило нам выжить. Моно‑но аварэ, сынок, это эмпатия со вселенной. Это душа нашей нации. Благодаря этому мы пережили Хиросиму, оккупацию, все лишения и угрозу полного уничтожения, не теряя силу духа…