– Не знаю, – ответила Одетта. – Я не хочу этого знать. И вы тоже не должны хотеть.
– Думаете, что-то подобное случилось и с полковником?
Глаза Одетты сузились.
– Что вы хотите сказать?
– Я слышала, что во время шторма она упала со скалы у поместья, – сказала я. – Может быть, ее смерть вовсе не была несчастным случаем? Может быть, она тоже страдала от этих... видений, и именно из-за них она сбросилась с обрыва?
Одетта одарила меня взглядом, какого я не видела со времен схолы, когда настоятели были мной недовольны.
– Вы правы, но только наполовину, – согласилась она.
– Что это значит?
– Это значит, что полковник умерла не в результате несчастного случая. Но и самоубийством это тоже не было.
– Так что же тогда произошло?
– Лодочник, который ее нашел, сказал, что у нее почти не было головы. Она раскололась и была пуста, как разбитое яйцо.
– Скалы очень высокие. Удар о камни при приземлении легко объясняет такую рану.
– Это так, но лодочник – бывший гвардеец, – сказала Одетта. – И он видел не одну показательную казнь, устроенную комиссаром.
Одетта заметила мое замешательство и пояснила:
– Дело в том, что он прекрасно знает, как выглядят последствия выстрела в затылок.
У меня не было желания оставаться в этом жутком коттедже ни одной лишней минуты, а воспоминания о Монтегю Родсе до сих пор вызывают во мне отвращение, хотя теперь я лучше понимаю, что побудило его поднести к лицу осколок зеркала.
Когда я уже стояла в дверях коттеджа, Одетта вложила мне в ладонь сложенный лист бумаги и сказала:
– Возьмите его. Я не хочу, чтобы он оставался здесь ни на секунду дольше. Возможно, он поможет вам. Или просто сожгите его.
Она отступила назад и закрыла за собой дверь, прежде чем я успела еще что-нибудь спросить.
Мне было отчаянно жаль Одетту и ее мужа, но я быстро пошла прочь от их дома, желая оказаться как можно дальше от отчаяния, пропитавшего это место подобно болезни. С каждым шагом и каждым глотком свежего морского воздуха я чувствовала, как остатки влажной и затхлой атмосферы покидают мои легкие.
Я еще не была готова вернуться в поместье Грейлок, поэтому направилась в магазинчик Ганта. Я собиралась купить кружку горячего кофеина, надеясь придать немного тепла конечностям и прогнать лед, осевший в костях. Мне было нужно время, чтобы переварить все, что я узнала из рассказа Одетты. Что все это значит и как много из услышанного мной – правда?
Я расположилась в укромной кабинке в дальнем конце зала и принялась за напиток. Теперь я начала понимать, как мало я знала на самом деле и как много еще осталось пробелов в истории жизни полковника Грейлок.
Могла ли полковник быть убита?
Если да, то кем и почему?
Какие ужасы таились в монографии, заставившей Монтегю Родса нанести себе столь ужасные увечья? Какую опасность представляло для меня само пребывание здесь? И, что самое важное, смогу ли я вынести то, чего не вынес он?
Это были вопросы, на которые у меня не было ответа с моим текущим уровнем осведомленности. Я сделала глоток из чашки и полезла в карман туники, чтобы вытащить журнал и понадеяться на новые озарения. Я листала его страницы, пока не наткнулась на рваные края двух вырванных страниц.
Развернув бумагу, которую дала мне Одетта, я положила ее рядом с оборванными краями в журнале.
Их края идеально совпадали, однозначно определяя происхождение преданных мне страниц.
Бумага была в смятом состоянии с тех самых пор, как ее вырвали, на ней виднелись засохшие пятна крови. Я представила себе, как Одетта, скомкав листок, стоит перед камином в раздумьях, не бросить ли его в огонь. Я удивлялась, почему она этого не сделала, как удивлялась и тому, что она решила в итоге передать его мне.
Страница была заполнен повторяющимися наборами из шести цифр.
Почерк был мне знаком – безумное отражение поврежденной психики на бумаге. Как и более поздние записи в дневнике, эти тоже трудно было прочесть, но учитывая обстоятельства, в которых эти цифры были записаны, было чудом, как что-то можно было разобрать. Что такого важного могло скрываться в этих цифрах, что последние остатки здравого смысла, которыми обладал старик, заставили его записать их после того как он вырезал стеклянным кинжалом оба глаза?
Несколько часов я смотрела на них, желая, чтобы они открыли мне свое значение. Проведя пальцем по бумаге, я ощутила грубую текстуру спрессованных волокон, рельефные линии высохших чернил.
Была ли в этих числах последовательность или какой-нибудь порядок?
Была ли посл…