Из темноты проступили очертания: лес, колючая проволока, покосившаяся оранжевая вывеска со странноватой на русский слух надписью «Небезпека радiаци». Между ветками я вдруг увидел оборванного человека в грязной рваной куртке и джинсах с автоматом в руках, лицо мужчины было замотано бинтами, и только глаза горели лихорадочным безумным огнём. Вглядевшись, я с некоторым удивлением узнал в бегущем себя. В этом мире собственных воспоминаний мне приходилось быть бесплотным призраком. Я хотел посмотреть на свои руки, но не увидел ничего. Тот Кирилл из прошлого отчаянно бежал, отпихивая сосновые ветки. Вслед ему летели пули и проклятья.
— Обходи эту шолупонь! — прокричал хриплый голос из-за кустов.
Всё повторяется, в прошлом, в настоящем. Бесконечный бег от монстров, от людей, от самого себя, спотыкаясь, отстреливаясь на ходу. Наверное, это чем-то похоже на жизнь, тот же бег к неизменному финишу. На миг тот Кирилл из прошлого обернулся и полоснул длинной очередью по кустам — раздались крики. За мной гналась охрана периметра, когда я, смертельно уставший от бесконечного преследования, отправился в единственное место, где надеялся найти приют — в «Чернобыльскую Зону», место, где не задают вопросов. На самом деле, мне было известно, чем завершится эта история. Я попадал в ситуацию, которая называется «загнан в угол», из которой меня суждено было спасти Семёну. Он, в отличие от всего мира, не читал газет и не смотрел телевизор. Да и спас Семён меня только потому, что я убил нескольких охранников. Тогда он понял, что я не засланный шпион. Семён научил меня тому, что я знаю о Зоне. Мелькнула запоздалая обида, значит, он всё это время обманывал. Семён говорил, что нашёл меня без памяти в центре Припяти. Он всё знал. Знал и не говорил… Воспоминания набирали ускорение. Теперь они походили на просмотр старого фильма на видеокассете в момент перемотки. Семён научил меня азам выживания. Тогда ещё не было Cвободного, а разрозненные группы сталкеров постоянно боролись за власть, за доступ к самым богатым районам Зоны. Нас было четверо: я, Семён и ещё двое, чьи имена и лица никак не мог вспомнить. И мы сражались с сошедшим с ума миром вокруг нас. Монстры… военные… скупщики хабара… выбросы… Сама природа вещей вокруг искажалась. Я потерял счёт людям, которых убил. Никто ведь не помнит, сколько раз он вымыл руки или готовил себе завтрак. Смерть стала моей жизнью. И всё-таки где-то глубоко внутри я всё ещё оставался прежним, ведь меня учили лечить людей, а не убивать их. Я вспомнил, как грозил кулаком равнодушному небу и кричал проклятья. Помню холод ствола у своего виска, когда решил покончить со всем этим балаганом единственным оставшимся мне способом, но была осечка.
— А хочешь всё исправить? — прошептал голос над самым ухом.
Что-то было очень важное в этой фразе, а главное в человеке, что её сказал. Я должен был обернуться и посмотреть ему в лицо. И даже успел краем глаза увидеть очертания военной формы, но в этот момент меня словно что-то ударило в грудь. Окружающий мир, такой реальный, раскололся, словно елочная игрушка. Я взмыл к такой далёкой поверхности, к свету. Далёкие голоса на краткий миг стали ближе — и я различил голос Григория, врача в Свободном.
— Ровная линия! Дефибриллятор! Заряжай на двести!
Значит, меня всё ещё пытаются спасти. Тщетные усилия… После автоматной очереди в грудь обратно не возвращаются. Темнота удовлетворённо кивнула, и я снова ушёл в глубину.
В этот раз из тьмы проступили очертания четвёртого энергоблока. Когда-то огромный бетонный саркофаг накрывал взорванный при аварии реактор. Но это было давно. Теперь в саркофаге зияла огромная дыра метров двадцать в диаметре. Под ногами хрустело крошево из щебня и осколков стекла. Металлические прутья торчали из обломков бетона словно переломанные пальцы. Ржавая металлическая крыша скрипела на ветру, угрожая рухнуть, став саркофагом и для нашей группы.
Я шел первым, проверяя дорогу гайками. За спиной шел Семён со счётчиком Гейгера. Мы ожидали высокий уровень радиации, но счётчик молчал. Те двое… Я должен был обернуться и увидеть их лица. Особенно того, кто спрашивал «хочу ли я всё исправить», но моё тело меня не слушалось. И я был всего лишь наблюдателем. Мои руки швыряли гайки, но дорога была чиста. Аномалий не было. Ловушки отсутствовали. Монстры исчезли. Все это осталось на подступах к Припяти и в самом городе. Позади осталась лодка, на которой мы пересекли пруд-охладитель, давно заросший водорослями, где водились гигантские пиявки и рыбы с тупыми мордами и длинными зубами. Всё было спокойно. Но почему у меня такое острое чувство опасности? Я кричал самому себе из прошлого: «Назад, немедленно назад!» И на какой-то краткий миг мне показалось, что тот Кирилл услышал. Он замедлил шаги и поднял правую руку — условный знак остановки — и группа замерла. Я видел впереди огромную ртутную каплю — метров десять в диаметре зеркальный шар. В его идеальных боках отражалось хмурое свинцовое небо, развалины саркофага и наши лица. Мы подошли ближе — и я услышал, как Семён шептал самому себе: «Дошли, наконец, вот уж не верил». Гладкий бок Монолита был всего в нескольких шагах. Мы топтались, не решаясь сделать то, зачем проделали это огромный, страшный и такой длинный путь. Десять человек вышли неделю назад из посёлка на кордоне, а теперь нас было только четверо.