Тонкая бумага захрустела под пальцами, обрывки отправились в мусорную корзину. Читать продолжение на четвертой странице не было ни малейшего желания.
— А я думал в рамку повесить, — продолжал язвить Михаил, — знаешь, Доска почёта, выдающиеся люди нашего городка. Кстати, ты что-то не выглядишь особенно удивлённым, ты же вроде ничего не помнил?
«И как Михаил умудряется запоминать столько деталей?» — подумал я, а вслух сказал:
— Да так, как на базе головой приложился, кое-что начало всплывать.
— Правда, — протянул Михаил. — И много вспомнил?
Я потёр шрам над бровью,
— Не так много, если честно…
Хотелось поскорее закончить разговор. Слишком много всего было сказано за сегодня.
— Слушай, а ты Семёна давно знал?
Михаил помолчал.
— Прилично. А почему ты спрашиваешь?
Мне не давало покоя слово «осколок», переливающийся кусок металла в установке и засвеченная тень на снимке. «Осколок глубоко проник в вещество лобной доли мозга», — так сказал Григорий.
— Семён меня обманывал, говорил, что встретил меня уже в Зоне, когда я память потерял. Не знаешь, почему он это делал?
— Не знаю, — покачал головой Михаил и достал из ящика стола сотовый телефон, плоский, чёрный и без видимых кнопок.
— Вот ещё тебе поощрительный приз. Благодаря нашим японским друзьям сотовая связь теперь работает и в Зоне.
Я коснулся большой, но удивительно легко лёгшей в руку трубки. Экран телефона ожил, высветив карту Зоны с раскиданными тут и там значками.
— Здесь и навигация, и список всех новых аномалий, вот твой номер, — Михаил написал на клочке бумаге набор цифр, почему то начинавшийся с четырёх нулей.
— Почему нули? — спросил я показывая на номер.
— Так это код города такой, — улыбнулся Семницкий, — технологии на службе человечества. Телефон не отключай и из города не уходи, будет к тебе дело.
— Какое? — я запоздало понял, что не рассказал Михаилу ничего ни об Инге, ни о жёстком диске, что вытащил из ноутбука Андрея.
— Ты ведь отведёшь меня к Монолиту? — вкрадчиво осведомился Михаил.
После этого вопроса всё прочие мысли тут же вылетели у меня из головы: весь наш разговор, распитие коньяка, газеты с новостями, ненастоящее сочувствие и ненастоящая радость были, по сути, прелюдией к этому вопросу. Я постарался, чтобы мой голос звучал небрежно:
— Почему ты думаешь, что я знаю дорогу?
На самом же деле по спине ползли ледяные капли пота. Я вспомнил, как в бетонной стене четвёртого энергоблока зияла изрядная дыра, как ладонь тянулась к зеркальной поверхности и моё отражение тянуло руку в ответ…
— Отведешь — и мы с тобой в расчёте, — Михаил словно не замечал моего вопроса. — Всё-таки я спас тебе жизнь!
Его голос стал доноситься словно издалека. Во рту появился противный металлический привкус. Голова закружилась — и я пошатнулся, пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Это была просто череда неудач, но так всегда бывает… «Когда осколок проник глубоко в мозг…» — навязчиво всплывали в памяти слова Григория.
— Ты пока отдыхай, — подбодрил меня Михаил, — даже знаешь, не буду я твои счета закрывать, считай это авансом, — Семницкий улыбнулся. — Купи себе снаряжение, новое оружие, а как готов будешь, позвони. Мой прямой номер на быстром вызове. Ну, или я тебе позвоню…
— Почему ты думаешь, что новый выбор будет удачнее? — прошептал у меня в ушах голос Инги и, кажется, я повторил эти слова вслух, потому что улыбка медленно сползла с лица Михаила.
— А, так ты вспомнил? — неожиданно резко спросил он. — Ты думаешь, я этого хотел?
Он махнул рукой в сторону панорамного окна. Я стоял и не знал, что ответить. Михаил явно говорил о чём-то таком, что я должен был знать, но я не знал или не помнил или не хотел вспоминать.
— Свободный — город в Зоне, — Михаил скривился, словно от боли, — если бы он по-настоящему был свободным. Пародия на наш мир, чуть более контрастная, гротескная. Политика, экономика, вся эта мышиная возня из-за артефактов. Знаешь, что люди часто становятся верующими в Зоне, многие даже всерьёз считают, что Зона — это проявление божественной длани, — в свинцовом небе появилась прореха — и Михаил потянулся пальцами к окну, словно хотел схватить холодные искры звёзд и сжать их в кулаке. — Как жалко, что я не верю в Бога. Это всегда проще — верить, что там за свинцовым тучами есть что-то, кроме обжигающего света. Верить, что все тяготы нашего мира — это испытание веры, за которым ждёт счастье, — он медленно разжал руку и уставился на ладонь. — Не верю в доброго Бога, создавшего наш мир, в нём слишком много зла и боли.