— Кирилл, ради бога, сделай то, что ты умеешь лучше всего, сбеги. Знаешь, это почти постыдно, что всё, что дал тебе Монолит — это идеальный побег. Побег от самого себя, от своих страхов, но главное, — Михаил усмехнулся, — ты сбежал от чувства вины, потому что никогда не умел нести ответственность за свои поступки!
Как обидно слушать правду, даже от бывшего лучшего друга.
Я начал говорить быстро, мне было страшно, что если я остановлюсь, то уже не смогу начать заново.
— Я верю, что у тебя может получиться. Но это будет твой мир, твои грёзы, твои мечты. Я верю, что они могут вместить меня и Кристу, но только это буду уже не я. Это будет твоё представление обо мне.
Я сделал шаг вперёд, а потом ещё и ещё.
— Я больше не убегаю и не прячусь от себя. Инга помогла мне понять это.
Я посмотрел на девушку, заглянул в её бездонные голубые глаза, и она вдруг, к моему удивлению, отвела взгляд.
Михаил расхохотался.
— Как ты сказал? Инга? А кто это? Можно тебя спросить?
Я посмотрел на Михаила, а когда перевёл взгляд на то место, где мгновение назад стояла девушка, там было пусто.
— Девушка, значит, — Михаил продолжал смеяться, — наверняка белокурая и голубоглазая, если мне не изменяет память и я не забыл твои вкусы в женщинах.
Михаил уселся на стул и закурил.
— Открою тебе страшную тайну, Кирилл. Ты наверняка догадывался, но просто не хотел видеть очевидной, вещи. Никакой молодой светловолосой и голубоглазой девушки по имени Инга не существует, и никогда не было. Осколок в твоей голове реагирует на твои подсознательные желания. Ему нужен был образ, которому ты мог бы доверять, за которым бы ты пошёл…
Медсестра перевела испуганный взгляд на Ингу, которая сосредоточенно застёгивала халат. «Инга?» — как попугай повторила медсестра…
— Ты… это… отпраздновать же надо, ты же, считай, второй раз родился, — Толик пытался жестикулировать загипсованной рукой, и это было немного комично. — А то сидишь тут совсем один…
— Иди ко мне, — прошептала Инга, и одеяло упало на пол. Не знаю, почему она решила так поступить, но у меня больше не было сил сопротивляться этим голубым глазам.
Пустая квартира и очень одинокий изломанный мужчина, счастливо улыбается фантому своих грёз. Я почувствовал, что краснею, когда понял, что, скорее всего тогда произошло.
— Саид, что же ты обманываешь, что меньше размера нет? — я достал из коробки костюм, стряхнул пыль и протянул Саиду. — Этот тоже возьму.
Денег на ещё один «хамелеон» у меня бы не хватило, но я был уверен, что смогу сторговаться: вряд ли малоразмерный комбинезон мог быть ходовым товаром.
Саид посмотрел на меня очень странно — в его взгляде я увидел одновременно страх и удивление — и замахал руками.
— Бери так, подарка фирмы.
Что я на самом деле принял за комбинезон для Инги? Половую тряпку?
Мельников ненадолго задумался, разглядывая девушку.
— Когда-то в детстве у меня тоже был такой друг, — задумчиво начал он, обращаясь словно к самому себе, — только не девушка, я был одиноким книжным ребёнком и в те годы ещё не совсем понимал, для чего нужны девушки.
Я мог бы догадаться раньше, хотя бы со слов писателя. Он не сказал «воображаемый», но это читалось между строк.
— Прости, — прошептала Инга.
И тогда я ударил по Михаилу всеми отпущенными мне своими и заёмными силами. Куда там пулям и автоматным очередям, Михаила отбросило метров на тридцать, тело Семницкого легко проломило бетон, но наша плоть стала твёрже стали. Время остановилось, я почувствовал, как расширяются границы моего сознания. Осколок тянул энергию из народившихся миров, нарушая вероятности. И невозможное становилось возможным. Мы сошлись среди развалин древней атомной станции и мир прогнулся под нас. Я отбил удар Михаила небрежным, но смертоносным приёмом «ниндзя кого», искусством, забытым столетия назад. Возможно всё и стоит ли удивляться, что в каком-то совсем уж невероятном мире я, простой московский врач, стал японским ниндзя. Мы кружили, осыпая друг друга ударами, названия которых давно забыты в нашем мире, а зачастую так никогда и не были придуманы. Возможно всё. С пальцев Михаила сорвалось гудящее пламя, но любое действие рождает противодействие, и огонь съежился, опадая, едва коснувшись моей кожи. Я уже горел, Михаил, огонь — это не страшно. Он всего лишь отражение того пламени, что всегда горит внутри нас. Бетон искрошился и научился гореть, старые заброшенные постройки рассыпались гравийным крошевом. Михаил подпрыгнул невозможным затяжным прыжком и, насмехаясь над гравитацией, взмыл в вечернее небо. Возможно всё. Я до боли закусил губу, «трамплин» раскрылся у меня под ногами и я последовал за ним. Мы взлетели в свинцовое небо, осыпая друг друга струями плазмы и электрическими разрядами. И тогда я понял, что уступаю Михаилу.