— Ты ничего не сможешь изменить! — прокричал Семницкий, балансируя на потоке «трамплина», в ладонях его святилась плазма, от белой рубашки остались лишь пятна гари на коже, мой костюм держался лучше, всё-таки кевлар прочнее шёлка. Наверное, мы сейчас похожи на неведомых олимпийских богов, выясняющих отношения на склонах Олимпа.
— В тебе слишком маленькая часть осколка, ты… — голос Михаила оборвался, когда я открыл «комариную плешь» прямо под ним и его тело впечаталось в землю с грохотом железнодорожного состава, сошедшего с рельс. И в тот же момент что-то надломилось, я больше не парил, земля далеко внизу неудержимо тянула вниз. Михаил был прав, во мне слишком маленький осколок, а может просто никому не дано творить чудеса без последствий. Я снова попытался открыть «трамплин», выжженная огнём земля слегка задрожала и только. Последним нечеловеческим усилием я собрал воздух под собой в упругую линзу, гася скорость, и всё-таки земля больно ударила по ногам. Семницкий упрямо выбирался из погасшего «гравиконцентрата», его тело углубилось в землю почти на метр, обрисованный в асфальте силуэт карикатурно напоминал сцену из мультика. Из его ушей текла кровь, левая рука повисла плетью. Но всё равно в нём ещё оставалось очень много силы, гораздо больше того, с чем я бы мог совладать. Словно в подтверждение моих слов рука Михаила выпрямилась с тошнотворным хрустом. Семницкий потряс головой и потёр разбитый затылок.
— Больно, Кирилл, — задумчиво протянул он.
В следующий момент его тело расплылось в движении, а я больше не смог затормозить тугое и непослушное время. Он ударил меня в живот, кевлар бронекостюма разлетелся невесомой трухой, простого человека такой удар пробил бы навылет, но какие-то отголоски былой силы хранили меня. Я пролетел метров тридцать, проломив бетонную стену. Кажется, это были жилые помещения, я не успел рассмотреть детали, только огромное зеркало и моё отражение стремительно летящие на меня. Где-то на пол-пути мы столкнулись. Внутренняя стена оказалась несущей и выдержала удар, в облаке сверкающих осколков, я полетел на пол. Что-то больно уткнулось мне в левый бок, и когда я посмотрел вниз, то увидел осколок зеркала, глубоко вошедший в тело. Я попытался встать и не смог, левая нога была сломана в голени, к тому же я чувствовал себя воздушным шариком который только что лопнули. Михаилу даже не обязательно меня добивать. Осколок уже не Монолита, простого зеркала, рассёкший мне селезёнку, оставил мне до обидного мало времени. Михаил подошёл и взял меня за горло, поднимая на ноги, он был чуть выше ростом и мои ступни не доставали несколько сантиметров до пола.
— А если ты ошибаешься? — я попытался вложить в этот вопрос всю веру, которая у меня была и которой не было.
Семницкий на миг смутился, его хватка у меня на горле чуть ослабла. Я заглянул в его серые глаза.
— А тогда все умрут, и это не будет иметь значения.
Михаил вовсе не был жестоким, и ему правда было неприятно убивать старого друга, он просто очень верил в свою правоту.
— Прости, я обязательно придумаю тебя опять, — виновато прошептал Михаил и сжал пальцы.
Дыхание перехватило, я вцепился в руку Семницкого, но с таким же успехом я мог бы пытаться разогнуть стальные прутья. Моё тело защищалось, мышцы на шее вздулись буграми, защищая артерии и трахею, но Михаил лишь надавил сильнее. В глазах заплясали цветные мушки, ещё немного, я отключусь и это будет конец. Так обидно дойти до финиша и споткнуться в самом конце.
В дыре на потолке проклюнулся росток «смерть-лампы», ещё маленький и неопасный. Я потянулся к нему остатками силы, пытаясь абстрагироваться от пальцев Михаила, сжавшихся у меня на горле, пытаясь вспомнить то чувство, когда я создал «трамплин» и лампа откликнулась, послушно вырастая из стены, наливаясь убийственным светом.
— Если тебе оторвать голову, то даже сила осколка не сможет тебя вернуть, — голос Михаила доносился словно через вату. Хотелось крикнуть: «Спасибо за подсказку!», но на это не оставалось сил. Я перестал пытаться разжать его пальцы, левая рука скользнула к острой грани зеркала, глубоко вошедшего в тело. Я вцепился в выступающий над кожей кончик и рванул, уже не обращая внимания на боль в разорванной плоти, И — вскинул руку, подставляя зеркало обжигающей вспышке. «Смерть-лампа» равнодушно приняла мою жертву, боли не было, я просто перестал чувствовать свою руку, разом почерневшую. Михаил слишком поздно понял, что я задумал, когда чудовищный солнечный зайчик отразился ему в лицо. Зеркало изрядно ослабило вспышку, но и того, что отразилось, было немало. Михаил издал глухой каркающий звук и вцепился руками в обугленный череп. А я повалился на бетонный пол, от удара левая рука рассыпалась невесомым чёрным пеплом, только отвалившееся запястье продолжало держать форму, сжимая потемневшее от запёкшейся крови зеркало. Боли по-прежнему не было. Михаил перестал кричать, обугленная голова стремительно обрастала плотью, всё-таки в нём было слишком много силы. Ничего я. собственно, не добился, кроме краткого мига торжества. Безгубый рот нечленораздельно прошипел: