Поглядели бы они на нашу тайгу! Бывшую теперь. Тогда и раскрылся бы им Эдем истинный. Не игрушечный. с жалкими, вроде Иордана, не чистыми ручьями, где «Девчата ноги мыли, а ребята воду пили!». И славным «морем» Тивериадским с его, — в доброе, с дождями, время, — полусотней метров «глыби». А двенадцати километровая ширь кристально прозрачной Ангары у Мотыгино. Или сорока километровый — по ширине — распах полутора километровой впадины пятисот километрового Байкала, озера чистоты вовсе немыслимой, на поверхности которого — от Байкальска до Нижне Ангарска — уместились бы, по меньшей мере, три моих теперь маленьких Израиля, а в чаше — весь как есть Ближний Восток со всем ворохом его — а теперь и наших — проблем…
…Нет! Не злорадствую я… И не переживаю ностальгии, хотя живу уже не в России а в Израиле.
Просто не забываю, что всё это моё. Кровное. Выстраданное. Завещанное предками, которые жизни свои положили, чтобы и я с моими детьми и внуками, с Беном моим, могли в том раю жить счастливо и украшать его, передавая потомкам. Не получилось. Лет за тринадцать до рождения моего «…пришел — как в еврейском анекдоте — Рабинович и всё опошлил…».
Воистину, нет пророка в отечестве…
Иначе прислушалось бы оно сердцами миллионов насельников его хотя бы к воплю души известного, казалось бы, всем русского человека — Сергея Тимофеевича Аксакова, — Великого Поэта, Радетеля Земли Русской и любимого писателя и философа моего. К его — один к одному — сбывшемуся страшному пророчеству:
«…Обильный край, благословенный!
Хранилище земных богатств!
Не вечно будешь ты, забвенный,
Служить для пастырей и паств!
И люди набегут толпами,
Твоё приволье полюбя…
И не узнаешь ты себя
Под их нечистыми руками!…
Сомнут луга, порубят лес,
Взмутят и воды — лик небес!
И горы соляных кристаллов
По тузлукам твоим найдут;
И руды дорогих металлов
Из недр глубоких извлекут;
И тук земли неистощённой
Всосут чужие семена;
Чужие снимут племена
Их плод, сторицей возвращённый;
И в глубь лесов, и в даль степей
Разгонят дорогих зверей!…»
… И не важно, что Аксаков имел в виду подмосковье. Важно, что сегодня и от далёкой и когда–то богатейшей Сибири, от самой России ничего ровным счётом не осталось…
Вы можете подумать, Ясуо–сан: а не потому ли мы с Беном в Израиле?
Да нет, конечно. Совсем не потому. Сами мы Россию никогда бы не оставили. Слишком много души вложили мы в неё «…во глубине сибирских руд…». Ещё больше, и куда щедрее, одаряла она нас самих. Претензий, жалоб, предъявить к ней мы не можем. В России оба мы прожили жизнь. Жизнь, состоявшую из двух несопоставимых частей. Первая из них, — со страшными — с пяти лет! — семью годами тюремного «детского» дома–вивария профессорши Лины Соломоновны Штерн, — обошлась Бену почти двадцатью двумя годами неволи. Мне — с рождения — двадцатью четырьмя. Вторая… О! О ней бы песни слагать! Но потом, потом, как ни будь. Но я — не о ней. И прозою.
…Вечером 21 декабря 1990 года по «Радио России» Бен рассказал о «Бакинском этапе» 1943 года, где в нефтеналивных баржах на Волге насмерть замучены были сто десять тысяч заключённых — армейских штрафников, отстоявших Сталинград. Тотчас по окончании шедшей в открытом эфире полутора часовой(!) передачи, целью которой было раскрытие чуть менее полувека тщательно скрываемого от общественности беспримерного преступления и обнародование имён преступников, Бену «предложено было убраться из СССР». Живы были, процветали и функционировали в «силовых структурах» члены семейки, глава которой и близкие родичи расстреляны были в 1944 году за организацию этого, вообще–то, беспримерного, преступления.
О том, что угроза серьёзна, поняли мы ещё двадцатью днями прежде, узнав, что в ночь на 30 ноября зверски был убит инициатор моего выступления Иван Павлович Алексахин, помощник Хрущёва в 30–х гг в Москве, колымский зэк 1936–1956гг., заместитель Шверника по Центральной реабилитационной комиссии ЦК 1955–1969гг. И мой товарищ по ГУЛАГу.
И тогда я, — именно я, изо всех мест на планете, где сорок лет кряду гостили и даже по долгу жили с Беном у родичей, и куда были уже приглашаемы, — выбрала, «не глядя», Иерусалим. Некогда место постоянных и счастливых паломничеств предков моих, о чём написаны ими замечательные книги. Земля неосуществлённой мечты покойницы мамы, но средоточия всех горячих молитв её с Голгофы ссылки. Святая Земля, где в раке храма Марии Магдалины на Масличной горе покоится прах, — или, пусть, мощи, — подруги бабушек моих и крестной матери мамы. Святыня её, около которой она когда–то наказала мне — девочке ещё на нарах барака — жить и благодарить в молитвах Создателя за спасение нашей России….