Слава Богу, мы с Беном, — тем же фарфором и стеклом, да многим ещё другим, на чём «свихнулся» совковый обыватель, — смогли впоследствии возвратить частицу тепла, которым — не смотря ни на что — незримо согревало нас и питало щедро сибирское наше «вольное окружение».
…А мы, девочки, «заведённые» никогда прежде невиданными нами дарёными «заморскими» чудесами, будто над землёю воспарялись! И играли, играли–экспериментировали. Искали и находили подходящую глину. Добавки нужные. И лепили самоделки. Крутили дядей Володей сделанный для нас гончарный круг–станочек. Обжигали в топке папиной коптильни чашечки с кувшинчиками, плошечки с бокалами…. Получалась посуда… не хуже получалась она Гжельской! Ну… не очень хуже… Зато своя! Какую сами выдумали и сделали. Мы же ничего тогда не видели. Я только на семнадцатом году жизни поезд с паровозом живыми увидала! Самолёт вблизи живой — на двадцать седьмом! Я первый раз к яблоне подошла в Москве уже, в саду Сельскохозяйственной вставки. Бен поговорил с садоводом. И тот разрешил мне с о р в а т ь м о ё п е р в о е я б л о к о! Я Евой себя почувствовала из Священного Писания. Только не изгонявшейся — нет! А приглашаемой в Эдем!
А берестяная посуда — она всё равно лучше. Практичнее.
А какие борщи, щи какие варили мы в берестяных туесах!
Сказка!
…Было это в Русской Америке. Отдыхали там, — в канадском Западе на Тихом океане, — пару сезонов «индейского лета». Ходили в проливах на яхте сестры Бена. Ночевали на необитаемых островках, сплошь укрытых тайгой — как когда–то Ольхон на Байкале. На сказочных совершенно островах, будто с акварелей Билибина сошедших. Буяновых, или Додоновых, или самого Салтана. Но не в том дело.
Показали, однажды, — на биваке, — уже в Америке появившейся на свет и состарившейся там родне, Что Есть Настоящий Украинский Борщ! До того сварили они как–то в камбузе и угощали нас торжественно два обеда подряд собственным своим «борщом», тоже «украинским», — горячим… компотиком из всех — надо же — штатных ингредиентов борща… кроме сала… Но чересчур сладким! С… ванилином даже!
И тогда мы сварили наш борщ. Сварили раскалёнными в костерке морскими камешками. Галькой раскалённой! В чём, спросите? Да в туеске, тут же вырезанном и сложенном. В берестяной «пане» по–ихнему. Благо рощица берёзовая нашлась меж черно хвойного ельника. Даже дикий лук — черемшу — для заправки отыскали. И влажность с моря высоченная позволяла бересте сдираться, как маслом смазанной.
Пальчики американцы облизали! Мы — тоже.
Но ведь туес для варки — не всё. Продукты сухие в берестянках годами лежат–хранятся, не портятся. Топлёное масло и колбасы месяцами хранятся в берестяных коробах. С ними мужчины сезонами на охоте, опустошая их от домашней снеди и заполняя добытой дичиною, которую свежей всегда приносят домой.
Одно слово, название одно ласковое — т у е с о к!
Охотилась и я. Тоже тайно. Аркаша Тычкин подарил мне на 12–й день рождения малокалиберный автомат «М-18» новенький. Не всем мальчишкам дарят такое в 14 даже. Но мы, девочки, считается,… умнее, что ли. Надёжнее. И нам можно раньше. За автомат этот — обнаружь его власть — папе тюрьма. Семье — порушение, новая ссылка дальше на Север. Конец — вновь уже не подняться. Но Аркаша: «Обойдётся! Я в ответе!». А слово его — олово. Как–никак, тоже хозяин жизни. Добрый только. Ну и соблазн. Научилась стрелять сама. Выживать–то надо было! Подрастали младшие сёстры. И я за приданым им уходила в тайгу. По чернотропу — с собаками. По пороше — одна. Била белку. Соболя. Шкурки сдавала…
Жалко зверьков. Очень жалко. А разве не жаль телят и коров, которых растят «на мясо»? А поросят? Их разве не жаль? Они же, как дети растут, умницы! И, не хуже детей, играют с нами в наши игры. Чистоплотнее их никого нет! Да, неухоженная свинья ищет грязи — избавиться от паразитов, которых нерадивые хозяева ленятся счистить щеткой и смыть водой. Но она же, даже вылезши из лужи, не нагадит туда, где из кормушки ест. Где из плошки пьёт! Не то, что «человек».