Он помолчал. Пальцы его тряслись, просыпали табак мимо свёрнутой «козьей ножки»… Потом затянулся дымом, глаза прикрыв…
— Ты с Оттою поговори–ка. Пуссь расскажеть как пацаном оне с австрийцем пленным обозничали. И чего навидалися, кавда в девятнадцатым и в двадцатым годе по Украине ездили… Поспрашивай. Тибе тоё знать — лишним не будеть, еврею… Об евреех.
… Тогда, в ссылке, с «Оттою» не говорил. Говорил, когда уже внуки его любимые от меня выросли… Спросил об обозничании по Югу России. И о том, что тогда пережили, и что увидели собственными глазами Отто Юлиусович и однорукий Мартин Тринкман, решился я рассказать Миру лишь в конце семидесятых годов в повести «Густав и Катерина» в МОСКВЕ…. Осмелился с опозданием больше чем на полвека — через 55 лет после того, как с Высокого Амвона набатом грядущего Возмездия прогремел голос Мартина Тринкмана.
Где–то, — и не раз, — читал: «… Свидетельство епископа было чекою готовой взорваться «гранаты» ненависти к евреям. Он выдернул её. И она рванула!…». А до того — голос мамы прозвучал — тоже свидетеля — доктора Фани — на Общеевропейском сборище медиков в Нижнесаксонском Мюнстере…
… Я был только что не убит рассказом Тычкина. Я‑то знал: это правда! Тычкины не врут! Не учёные врать. Какие бы ни были первопричины звериной жестокости моих соплеменников — они звери. Ошарашенный, я не готов был спорить с Аркашей. Прежде всего потому, что это был подвижник, человек, обладавший глубоко укоренившимся в его душе чувством активного сострадания к терпящим бедствие. Но этого мало, — он был по–умному бесстрашным человеком, который, не задумываясь, подставлял себя, спасая преследуемых людей. И если он не любит евреев, убивших его стариков, покалечивших братьев и загнавших его семью в омут ссылки — его право не только ненавидеть их, но и поступать с ними адекватно! Это жестоко? Но собственная наша жестокость — она известна. И вколачивалась она в нас Книгой, — нашим тысячелетия твердимым Учебником, обязательным и всенепременным еженедельным чтивом, научающим нас жить и поступать. На живых примерах. На примерах, например, подвигов Иисуса Навина: «И пошел Иисус и все Израильтяне с ним из Лахиса к Еглону. И предал Яхве Лахис в руки Израиля… И взяли его в тот же день, и поразили его мечом, и всё дышущее, что находилось в нём…. И пошел Иисус и все Израильтяне с ним из Еглона к Хеврону… И никого не оставил, кто уцелел бы» /Книга Иисуса Навина, X, 28–40/.
И пусть «…Последние исторические исследования свели до уровня фикции классические представления об исходе из Египта, завоевании Ханаана, национальном единстве Израиля накануне изгнания, точных границах… /и похождениях Навина, добавил бы я. В. Д./…
Библейская историография даёт сведения не о том, о чём она рассказывает, а о тех, кто её составлял: теологах…» /Ф. Смит. Протестанты, Библия и Израиль после 1948 года. «Ля Леттр», ноябрь 1984 г., .№ 313, с.23/.
Пусть всё сказанное о зверствах Иисуса Навина лишь измысел шаманов. Но каков измысел–то! Вчитайтесь: «… В тот же день взял Иисус Макед и поразил его мечом и царя его, и предал заклятию их и всё дышущее, что находилось в нём; никого не оставил, кто бы уцелел. И поступил с царем Македонским также, как поступил с царём Иерихонским.
И пошел Иисус и все Израильтяне с ним из Македа к Ливне и воевал против Ливны. И предал Господь и её в руки Израиля, и царя её, и истребил ее Иисус мечом и все дышущее, что находилось в ней; никого не оставил в ней, кто бы уцелел. И поступил с царём её так же, как поступил с царём Иерихонским.
Из Ливны пошел Иисус и все Израильтяне с ним к Лахису; и расположился против него станом, и воевал против него. И предал Господь Лахис в руки Израиля, и взял он его на другой день, и поразил его мечом и всё дышущее, что было в нём, так, как поступил с Ливною…» /Книга Иисуса Навина, X, 28–40/…
Можно не продолжать — дальше всё то же, — всё та же лютая ненависть и звериная жестокость, Тысячелетиями вчитываясь в Книгу Навина, мы ожидали часа, когда сумеем повторить славные его подвиги. И вот дождались! Взгромоздились на «коней». И под улюлюканье охлоса, комиссарами возглавив более сорока карательных корпусов, до последнего новорожденного вырубили «дышущее» в станицах Дона, Хортицы, Кубани, Терека, Урала, Забайкалья и Приамурья, «расказачивая» в 1919 – 1934 годах изнасилованную Россию /в промежутке лет вырезая, никого не оставляя в живых, ещё и бесчисленные аулы среднеазиатского «Подбрюшья былой империи»/.