Коля по-прежнему часто и подолгу запирался в своей комнатке (запирался он на крючок изнутри, замка в комнате не было, то есть он когда-то был, но сломался уже после развода, чинить его было теперь некому, и я попросила знакомого шофера просто выковырять его из двери и хотя бы как-то заделать дыру; заделать-то он заделал, но дырка от замочной скважины осталась). Что он там делает, не прикладывается ли к бутылке, беспокоилась я. Как-то я решилась – тихо подкралась к двери и прильнула к замочной скважине. Я пришла в ужас от того, что увидела. Нет, он не пил (если бы пил! – я бы знала, что делать!). Коля лежал с голым торсом, ниже пояса накрытый простыней, в одной руке он держал кусок картона и смотрел на него, а вторая его рука была под одеялом и… ходила там ходуном. Он онанирует! – с ужасом поняла я (насчет юношеского онанизма и его поистине смертельного вреда для неокрепшего юношеского организма и особенно юношеской психики нам рассказывали на одной из лекций по педагогике в пединституте). Господи, что же делать?! – чуть не заорала я, забыв, что я убежденная атеистка. Тут же уразумела: не знаю я, что делать! Тоже мне педагог! 10 лет стажа! Грош тебе цена! Иди коров доить на ферму! Видимо, Коля что-то почуял, потому что он вдруг резко выдернул из-под одеяла свою ходившую ходуном руку, а другой рукой быстро сунул кусок картона под матрас (что там на этом картоне, интересно, наклеено? Голая баба?). Деваться было некуда, и я постучала в дверь. – Чего? – крикнул Коля неспокойным голосом.
– Э… Мээ… Коленька – наконец сообразила я, принеси мне несколько ведер воды, я ванну приму (я действительно позже собиралась это сделать).
– Щас, я тут задрых чуток, щас проснусь и выйду, – якобы сонным голосом протянул он. Минут через десять Коля вышел, взял два ведра и поплелся во двор к колодцу. Как молния я рванулась в комнату, выхватила из-под матраса кусок картона, взглянула на него и чуть не упала в обморок. На картоне этом ничего не было наклеено. Ничего! Там, умелой рукой художника, была нарисована я в полупрофиль, я – счастливо улыбающаяся, я – совершенно голая, с большой красивой грудью, с длинными красными сосками, с большой красивой попой, с большим черным треугольником волос на лобке. Пока я пребывала в ступоре, Колины тяжелые шаги раздались возле двери, я сунула картон назад под матрас и пулей вылетела из Колиной комнаты, прикрыв на лету дверь. Что делать дальше, я не знала, голова была пуста. Оставлять дольше Колю у себя было нельзя, отправлять некуда. Придется с ним жестко поговорить, поставить условие…
Коля нанес воды, я ее согрела, Коля налил мне ее в ванну, и я пошла мыться. Разделась, халат, лифчик и трусы повесила на перегородку. Кое-как помывшись (воды в ванне все же мало, тонкий слой!), я встала в ванной во весь рост и принялась вытираться полотенцем. Вдруг я почувствовала – что-то не так, неправильно. Я быстро подняла голову и успела на мгновенье заметить мелькнувшую над загородкой черную прядь Колиных волос. Этот гаденыш за мной подглядывал – только и успела подумать я, как услышала громкий удар и дикий Колин вскрик. И тишина. Звук этого удара я ни с чем другим спутать не могла. Несколько лет назад в нашей одноэтажной школе был очередной летний ремонт, и прямо на моих глазах рабочий свалился с крыши и как-то громко и страшно ударился об асфальт, сломав ногу и ключицу (площадка перед школой была заасфальтирована, чем мы очень гордились). Не помня себя от ужаса, я выпрыгнула из ванны и бросилась к Коле. Краем глаза, в прыжке, я увидела сперва скамейку перед фанерной перегородкой, с которой, видимо, и рухнул Коля, потом самого Колю, который лежал плашмя на бетонном полу без признаков жизни; затем увидела на мгновение, что рубашки или майки на нем не было, а его треники и трусы спущены ниже колен (ясно, чем он опять занимался, подглядывая, как я моюсь, – обреченно мелькнула мысль). Я бросилась на землю возле Коли, попыталась нащупать пульс. Пульса не было.