Был такой прекрасный художник Виктор, Виктор… Ну не помню фамилии. Скандалил со мной, но ни разу до худсовета не довел. Несклочный был. Я ему говорю, ну что вы упрямитесь, вы ведь скоро уедете в свой Свердловск — его туда пригласили главным художником, а из нашего почти выжили, — а мне с костюмом оставаться и танцевать в нем спектакль. Он смеялся. Расстались друзьями. Он мне долго открытки к праздникам слал. И начинались они так: «Пользуясь тем, что мы живы…». Я сперва злилась. А дальше: поздравляю, желаю, целую. Мой Толик из себя выходил: как так, вы всегда конфликтовали, а сейчас «поздравляю, целую»? В конце-концов он научился не ревновать. Жена-балерина — это испытание, как говорила его мама, Царство ей Небесное, свекрови моей. Мы с Толиком жили больше десяти лет и жили очень хорошо. Нет, он не имел отношения к балету, только терпел. И переживал за меня. Когда я собиралась на спектакль, он садился в угол на тахту, где нет света, вдали от торшера, и смотрел. А потом говорил, по тому как ты собираешься, я вижу как ты будешь танцевать. Я — твой зритель до того, как поднимается занавес. Нужен тебе зритель? Я говорю: О да! И непременно влюбленный зритель. Влюбленный — настоящий зритель. Остальные — подсадные. Я вообще не верю в «объективных». Раз пришел в театр — значит пристрастен. К чему-нибудь или к кому-нибудь. И слава Богу. А наше дело — собираться, одеваться и очаровывать. Кого? Бог с вами, как это — кого? Какая разница?!
— Я вон разговорилась, а мне завтра утром, нет, уже сегодня, на зубовное свидание. Боюсь ли? Нет. У меня привычка — не бояться. Очень важно, кто раньше лечил. Нам повезло: лет двадцать пять мы лечились — весь театр — у одного зубного врача. Он уже был больше чем врач: всех балетных знал в лицо и по именам, кто что танцует, все выходы — когда, из какой кулисы, под какую музыку, насвистывал, напевал и даже «ножкой делал». Очень смешной был человек, смешно всех показывал и сам себя пародировал. Маленький, кругленький… Гриш Гришич. Сейчас его сын принимает. Тоже Гриш. И тоже Гришич. Если не уехал. Наш Гриш Гришич и придумал это выражение — зубовное свидание. Очень точное. Ну, с балетными ему куда легче, чем с вокалистами. Вокалисты, конечно, совсем отдельная поэма для дантистов, мы-то зубы на ходу не теряем, а с вокалистами масса курьезов. Он очень смешно их показывал. Говорил, как однажды к нему пришел народный-перенародный, народнее не бывает, встал в позу и говорит: сделайте мне назавтра то-то и то-то, у меня спектакль завтра правительственный. А Гриша говорит: «Какой спектакль, у вас насморк в водопроводной стадии, идите подлечитесь, подлечите кран — придете». А тот встал — Гриша очень смешно показывал…
Тут Людмила Никифоровна встала, опершись на палку, повернула голову:
— Встал вот так, в позу памятника, поднял голову, вытянул шею, повернулся в профиль и торжественно, как Левитан: «Я, может, жертва искусства. Меня может из оргáна продуло».
— В те времена все шло на пользу. Даже зубные врачи. Давно было, да недавно. Молодость. И все талантливы. И влюблены в театр, и друг в друга. Я недавно попала на «Спящую». Ну что сказать… Всё есть. Танцуют вместе. И по отдельности. Всё правильно. Оркестр попадает в танцоров, танцоры — в музыку. Красивые декорации. Всё есть и чего-то нет. Что-то ушло. Новое поколение — холодное поколение. Что ушло? Не знаю. Вернее знаю, но не знаю как назвать. Ремесла для сцены, — только ремесла — мало. Если не умираешь без сцены, значит живи без нее. У нас ремесло тяжелое — пот, пот, а то и пот с кровью. Если это применить к другой профессии, можно выучиться на кого угодно. И стать хорошим химиком, электриком. Даже завлитом.