Мы так любим рассматривать магию гениальных произведений, переживающих своего создателя. И закрываем глаза на поразительную эффективность воздействия бездарных сиюминутных поделок, не отягощенных ни талантом, ни интеллектом автора. А ведь именно в них проявляется прямое воздействие сюжета в самом чистом виде. Леви-Строс писал, что переводить стихи — тяжелый труд, и удачный результат здесь отнюдь не гарантирован. Тогда как перевод мифа, напротив, может быть самым бездарным; главное, чтобы сюжет не был искажен — и тогда его воздействие проявится в полную силу.
Надевание кольца на палец невесты должно символически разрешить жениху секс с идеализированным объектом, то есть свести на одной женщине прямые и целепрегражденные сексуальные влечения. И юноше это не всегда удается; да и красавицы не все желают просыпаться. Как писал Иосиф Бродский:
Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
…
Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны на лбу лягушки,
бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази166.
И боимся, и скучно, и стыдно. И лениво. А главное — так ли это надо? Ведь никто не заставит и даже не осудит. Не случайно современный вариант сказки о царевне-лягушке так перекликается со строчками Бродского:
Задумал Иван-царевич жениться. Натянул тетиву, пустил стрелу в небо и пошел ее искать. Пришел на болото и видит — сидит на кочке лягушка. И говорит она ему человеческим голосом:
— Возьми меня, Иванушка, к себе домой, там поцелуешь — и будет у тебя жена-красавица.
— Домой-то я тебя возьму, — отвечает Иван-царевич, — а целовать не стану.
— Но почему, Иванушка?
— А говорящая лягушка прикольнее.
Может быть, вырождение (отмирание) ритуалов в нашем обществе вызвано вовсе не его хваленым интеллектуальным развитием, а его пассионарным угасанием. В здоровом этносе устаревшие обряды могут смениться новыми. Но если цивилизация, проповедующая идеологию гуманизма и терпимости, даже не считает себя вправе навязать юноше активную мужскую роль (а девушке, соответственно, женскую) — тогда царевна (Невеста) рискует навсегда остаться лягушкой. Чем гуманнее становится общество, тем несчастнее становятся его члены (скажем так: судьба «невписавшихся» в общество сегодня стала гораздо легче, но зато и таких «невписавшихся» стало существенно больше). Крах института семьи, катастрофическое снижение рождаемости, тотальная эпидемия невротичности — вот неотъемлемые признаки того цивилизованного общества, о котором мы так мечтаем.
Возможность девушки избрать альтернативный путь развития обуславливается не только изначальной детской бисексуальностью, но и двойственностью ее положения в треугольнике: она — отец — жених (Невеста — Антагонист — Герой). В мифах и сказках принцесса обязана четко идентифицироваться лишь с одним из аспектов этой двойственной роли: или дочь — или Невеста. Она должна быть в первую очередь Невеста — кроткая, нежная, покорная, женственная, ожидающая спасения от жениха-Героя. Ведь ее похитил Дракон (для совершения ритуальной дефлорации), и поэтому Герою необходимо освободить ее. Или же принцесса должна быть в первую очередь дочерью своего отца, который для Героя является классическим Антагонистом. Тогда дочь будет помогать отцу избавиться от Героя, ставить ему невыполнимые задачи и желать его смерти. И тут Герою уже недостаточно просто выполнить все эти запредельные требования; такую Невесту, как мы видели, надо укрощать, сломав об нее три металлических прута, вырвав ее вагинальные зубы.
Эта двойственность положения девушки обусловлена древними представлениями о мане — разлитой в природе магической силе, которую способны аккумулировать вожди и колдуны. Вождь, согласно этим поверьям, управляет167 силами природы — дождем, ветром и солнцем. И поэтому любая критическая для общества ситуация — неурожай, засуха, эпидемия — является его личной виной, свидетельствует о том, что вождь утратил свою ману. А такая утрата естественным образом ведет его к позорной казни. Критическая ситуация потому и требует Героя, что она освобождает место царя (бывшего Героя, теряющего ману и становящегося поэтому Антагонистом). И дело тут даже не в природных катаклизмах. Даже при самых благоприятных условиях царь все равно теряет свою ману — с возрастом, с утратой сексуальной потенции168. Это с необходимостью происходит, когда его дочь достигает полового созревания. Такой ослабевший (в магическом отношении) царь-Антагонист должен быть убит, и его место должен занять новый Герой, ставший мужем его дочери. Эта ситуация ставит девушку в чрезвычайно двойственное положение — с одной стороны, как любящая дочь, она должна спасать отца и помогать ему в убийстве Героя. А с другой, как гражданка, заботящаяся о благе всего народа, она должна помочь Герою убить ее собственного отца. На этом фоне требования мифа к юноше кажутся тривиальными — ему надо просто победить трусость и освободить агрессию. А девушку миф бросает в весьма неоднозначную ситуацию с различными вариантами возможных решений. И одно из них — противостояние Герою, уже знакомый нам выбор развития по мужскому пути. Современная девушка, конечно, не стоит перед выбором, смертельным для отца или жениха. Но мы знаем, да и она смутно ощущает, что полюбив неродного мужчину, она тем самым предает свой первичный эдипальный объект. Бессознательное чувство вины может оттолкнуть девушку от ее Героя, вернуть ее к инфантильным переживаниям, то есть к неврозу или к феминизму.