Наконец, настоящая проблема состоит в том, чтобы выяснить, зачем Иисус — земной или небесный — явился на землю. Некоторые говорили, что, также совершив плотский грех, он был вынужден отбывать покаяние за собственный проступок и заодно искупать проступок всех остальных ангелов. Согласно другому утверждению, жертвоприношение Иисуса на кресте ничего не дало: это лишь мифологическое событие, и в то время как Иисуса распяли на земле, на Небе распяли Сатану. Дуализм постоянно возвращается к этому вопросу и в конце концов заключает, что оба, Иисус и Сатана, были сыновьями Бога: хороший сын и дурной сын. Во всяком случае, реставраторы церкви в Ренн-ле-Шато придерживались этого мнения, изобразив по обе стороны от алтаря двух младенцев Иисусов. Но у последних катаров была тенденция все в большей мере принимать ортодоксальную христианскую доктрину, согласно которой Христос — одновременно Бог и Человек. Надо сказать, что, обсуждая эту тему и высказывая мнения сколь разнородные, столь и странные, они совсем запутались.
Во всяком случае, все катары, радикальные или умеренные, признавали, что Иисус принес весть и указал путь отречения, необходимый, чтобы обеспечить спасение. Если тезис о падении ангелов составляет исходную точку катарской доктрины, то возвращение на Небо и абсолютное освобождение от материи — явно выраженная высшая цель. Таким образом, человеческое существо живет на этой земле, чтобы отбыть покаяние, искупить свой разрыв с Богом и вновь завоевать свой ангельский статус. На этот счет никаких расхождений в разных катарских идейных течениях нет.
Это ведет к эсхатологии и формированию морали.
Человеческие существа — потомки падших ангелов, следовательно, сами являются ангелами в результате либо наследственности, либо переселения душ. Радикальные дуалисты выдвинули такое положение: «Моя душа — это душа ангела, который после падения прошел через множество тел, как через множество тюрем». Умеренные дуалисты утверждали, что это зарождение души в душе и тела в теле будет происходить до конца времен. Одни лишь совершенные не нуждаются в перевоплощении: их души будут в чем-то вроде временного рая ждать судного дня, когда Бог отделит добрых от злых. Но в этом они противоречат другим умеренным дуалистам, считающим, что конец времен наступит лишь тогда, когда все души будут спасены. Радикальные же дуалисты говорят, что душа совершенного немедленно попадает на Небо, тогда как душа того, кто еще не «совершенен», должна перевоплощаться до полного очищения. Те же радикалы предполагают, что возможно перевоплощение в облике животного — например, в наказание за беспутную жизнь или за то, что не прилагаешь усилий к очищению.
При всем том, по мнению умеренных дуалистов, конец света будет ужасен. Земля станет добычей пламени, если только не обратится в огненное пекло или не разрушится, вернувшись тем самым в божественный хаос. В этом опять-таки очевидны связи с северной мифологией. Но радикалы полагают, что, когда все будут восстановлены в прежних правах, на земле больше ничего не изменится. Видно, что воззрения катаров на эсхатологию скорей можно назвать путаными, впрочем, по мере эволюции их взглядов они все больше воспринимали ортодоксальную христианскую эсхатологию, что нисколько не отменяло их основной доктрины.
Мораль выглядит явно более отчетливо и намного проще. Она исходит из констатации, что по сути есть всего один грех — разрыв с Богом. Все остальные грехи — разновидности этого. Единственная проблема состоит в том, чтобы выяснить, был ли этот основной грех намеренным или невольным. Умеренные дуалисты отстаивали Свободу воли, радикалы ее отрицали. Но оба течения были единодушны в следующем: тот, кто отказывается принадлежать к миру, тем самым демонстрирует, что не от мира сего и, следовательно, не зависит от Сатаны. Таким образом, для катара грешить значило терпеть мир. И он не мог проводить различия между простительным и смертным грехами: всякий грех был смертным.
Так, в вопросе половых отношений катары занимают позицию, которая выглядит оригинально. Любая половая связь имеет отношение к плоти и грозит продлить существование дела Сатаны до бесконечности — значит, это грех. И при такой постановке вопроса связь в браке ничем не лучше связи вне брака. Никакой разницы тут нет. Эта-то позиция и навлекла на катаров обвинение в примиренчестве и вседозволенности. Действительно, они не видели никаких различий между законными и незаконными связями, свободной любовью, гомосексуализмом, адюльтером или инцестом и даже зоофилией. Но их обвинители могли бы вспомнить, что в раннем христианстве Церковь, испытывая сильное влияние святого Павла и отцов церкви, пришла почти к той же концепции. И только потому, что, с одной стороны, нужно было обеспечить сохранение вида, с другой — считаться с человеческой природой, Римская церковь в конечном счете согласилась терпеть брак, заодно используя его, чтобы ограничить возможности людей к воспроизводству и предавать анафеме все прочие формы сексуальности. Надо еще уточнить, что Церковь только терпит брак. Это не Церковь женит супругов. Это не священник их соединяет. Это делают сами супруги, а священник присутствует лишь как свидетель, фиксируя этот акт. Осуществление таинства брака, коль скоро это таинство, доверено самим супругам, и отвечают за него они сами; современные католики, совершенно замороченные морализаторскими речами духовенства, уже и не отдают себе отчета в этой реальности, которая, надо сказать, обличает изрядное лицемерие со стороны Римской церкви. В любом случае эта «вседозволенность» не относилась к совершенным, поскольку те соблюдали строгое воздержание: они достигли той стадии духовного развития, которая уже не допускала никакого проявления слабости. Иначе дело обстояло с простыми верующими: будучи еще слишком тесно связанными с материальным миром, они могли жениться или практиковать свободную любовь. И в некоторых катарских группах внебрачные отношения едва ли не предпочитались, потому что их целью не было зачатие и, значит, вместо двух грехов совершался только один. Полагают, что подобный образ мыслей мог вести к некоторым крайностям или излишествам, которые неоднократно обличали инквизиторы.