– Это дурацкая привычка Тересы. Она, бедняга, конечно, делает это из самых добрых побуждений – просто боится, что сапожник после ремонта может вернуть не ту пару.
– Не знаю, монсеньор, намеренно вы это делаете или нет, но вы все время стремитесь внести в наш вполне серьезный разговор какие-то тривиальные и не относящиеся у делу подробности.
– Извините… это не намеренно… просто я подумал, что вам может показаться странным, почему у меня ботинки с меткой.
– Странным мне кажется то, что вы помогали преступнику бежать от закона.
– У него ведь был пистолет… но он, конечно, не применил бы его. Он бы ничего не выиграл, если бы нас пристрелил.
– Жандармы под конец приняли такое объяснение, хотя этот человек выкинул пистолет и отрицал, что он когда-либо у него был. Так или иначе, жандармы, видимо, установили, что, во-первых, вы спрятали его в своем багажнике и солгали им. Это-то вы делали не под угрозой пистолета.
– Я им не солгал, ваше преосвященство. Пожалуй… словом, ответил немного уклончиво. Жандармы ведь впрямую не спросили, находится ли он у меня в багажнике. Конечно, я могу в свое оправдание заявить, что был под «большим моральным давлением». Отец Герберт Йоне отмечает, что преступник, привлеченный к суду, – а если стать на точку зрения закона, то я преступник, – может заявить: «невиновен», пользуясь общепринятой формулой, а на самом деле это означает: «Я не виновен перед законом, пока моя вина не доказана». Отец Йоне даже считает, что преступник может квалифицировать обвинение как клевету и представить доказательства своей предполагаемой невиновности, но тут отец Герберт Йоне, по-моему, заходит слишком далеко.
– Да кто такой этот отец Герберт Йоне?
– Выдающийся немецкий теолог-моралист.
– Слава богу, что не испанец.
– Отец Эррера с великим уважением относится к нему.
– Так или иначе, я приехал сюда не для того, чтобы рассуждать о теологии морали.
– Я всегда считал это крайне запутанным предметом, ваше преосвященство. К примеру, я не могу не удивляться по поводу концепции закона природы…
– И не для того я приехал, чтобы рассуждать о законе природы. У вас поразительный дар, монсеньор, отвлекаться от предмета.
– Какого предмета, ваше преосвященство?
– Тех скандалов, которые вы вызвали своим поведением.
– Но если меня обвиняют во лжи… разве это не из сферы теологии морали?
– Я очень, очень стараюсь поверить… – И епископ снова издал долгий вздох, что побудило отца Кихота с жалостью, но не без удовлетворения подумать, уж не страдает ли епископ астмой. -…повторяю: очень стараюсь поверить, что вы тяжело больны и не понимаете, в каком опасном находитесь положении.
– Ну, мне кажется, это можно сказать про всех нас.
– Про всех нас?
– Я имею в виду – когда мы начинаем задумываться.
Епископ издал какой-то странный звук – отцу Кихоту это напомнило Тересиных куриц, когда они несутся.
– Ах, – произнес епископ, – к этому-то я и подхожу. Опасные мысли. Ваш спутник-коммунист, безусловно, навел вас на такие размышления…
– Ни на что он меня не наводил, ваше преосвященство. Просто дал мне повод задуматься. Видите ли, в Эль-Тобосо… я с большой теплотой отношусь к хозяину гаража (он так хорошо смотрит за «Росинантом»), а вот мясник – тот, в общем-то, человек премерзкий… я вовсе не хочу сказать, что люди мерзкие – совсем уж никудышные, и, конечно, есть монашки, которые готовят превосходные пироги, но в этот свой отпуск я почувствовал такую свободу…
– И похоже, это была весьма опасная свобода.
– Но ведь Он же даровал нам свободу, верно? Потому Его и распяли.
– Свободу… – повторил епископ. Слово прозвучало как взрыв. – Свободу нарушать закон? Вам, монсеньору? Свободу ходить на порнографические фильмы? Помогать убийцам?
– Нет, нет, я же сказал вам – он промахнулся.
– И взять себе в попутчики коммуниста! Рассуждать с ним о политике…
– Да нет же, нет. Мы дискутировали на более серьезные темы, чем политика. Хотя, должен признаться, я до тех пор понятия не имел, что Маркс столь благородно защищал Церковь.
– Маркс?
– В высшей степени непонятый человек, ваше преосвященство. Уверяю вас.
– Какие же книги вы читали во время этой… необычайной… экспедиции?
– Я всегда беру с собой святого Франциска Сальского. На сей раз, чтобы доставить удовольствие отцу Эррере, я взял с собой и отца Герберта Йоне. А мой друг дал мне почитать «Коммунистический манифест»… Нет, нет, ваше преосвященство, это совсем не то, что вы думаете. Конечно, я не могу согласиться со всеми мыслями, которые там изложены, но Маркс крайне трогательно воздает должное религии – он говорит о «священном трепете религиозного экстаза» [Маркс К., Энгельс Ф., «Манифест Коммунистической партии», I].
– Не могу я больше сидеть тут и слушать бред больного человека, – произнес епископ и поднялся.
– Я слишком надолго задержал вас, ваше преосвященство. То, что вы приехали ко мне в Эль-Тобосо, было великим актом милосердия с вашей стороны. Доктор Гальван заверит вас, что я вполне здоров.
– Телом – возможно. Я думаю, вам нужен врач совсем другого рода. Я, конечно, проконсультируюсь с доктором Гальваном, прежде чем писать архиепископу. И буду молиться за вас.
– Я очень благодарен вам за ваши молитвы, – сказал отец Кихот.
Он заметил, что епископ перед уходом не протянул ему для поцелуя руки с перстнем. Отец Кихот покорил себя за то, что слишком вольно с ним разговаривал. «Огорчил я бедного человека, – подумал он. – С епископами, как и с людьми очень бедными и необразованными, следует быть особенно осторожным».
Из коридора за дверью донеслось перешептыванье. Затем в замке повернулся ключ. «Значит, я – пленник, – подумал отец Кихот, – совсем как Сервантес».
ГЛАВА II
Второе путешествие монсеньора Кихота
Отца Кихота разбудил звук клаксона – ту-ту-ту. Даже во сне он узнал голос «Росинанта», который ни с чем не спутаешь, – жалобный звук, не имеющий ничего общего с нетерпеливым, гневным, раздраженным зовом большой машины, – звук, просто возвещающий: «Я тут, если я вам нужен». Отец Кихот тотчас подошел к окну и выглянул на улицу, но «Росинант», должно быть, стоял где-то вне поля его зрения, ибо он увидел лишь ярко-синюю машину, а не ржаво-рыжую. Он подошел к двери, забыв, что она заперта, и потряс ручку. Голос Тересы откликнулся:
– Тихо, отец. Дайте ему еще минутку.
– Кому дать еще минутку?
– Отец Эррера пошел ведь принимать исповедь, но если в церкви никого нет, он в исповедальне долго сидеть не станет, так что я велела парню из гаража, чтоб он быстрее шел в церковь, пока отец Эррера еще там, да чтоб придумал подлиннее исповедь – надо ведь его задержать.
Отец Кихот ничего не понял. Он не один десяток лет прожил в Эль-Тобосо, но такого с ним еще не бывало. Отчего все так изменилось?
– Ты что, не можешь открыть дверь, Тереса? «Росинант» вернулся.
– Да знаю я. В жизни б не сказала, что это он, бедняжка, – еще бы: он теперь ведь ярко-синий и даже с новым номером.
– Пожалуйста, Тереса, открой дверь. Я должен посмотреть, что произошло с «Росинантом».
– Не могу, отец, потому как нет у меня ключа, но не волнуйтесь – он сдюжит, только потерпите еще минутку.
– Кто сдюжит?
– Мэр, конечно.
– Мэр? А где он?
– У вас в кабинете. Где же еще? Отец Эррера-то ведь запер ваш шкаф – вот мэр теперь его и открывает моей шпилькой да еще с помощью бутылки оливкового масла.
– А оливковое масло тут при чем?
– Не знаю, отец, но я верю мэру.
– А что там, в шкафу?
– Ваши брюки, отец, и вся верхняя одежда.
– Если он может открыть шкаф, почему же он не может открыть эту дверь?
– Именно это я ему и сказала, а он говорит про какие-то там приоритеты.