Я думаю, что на самом деле произошло следующее: его жена, Розмари, находилась в Мондзее с мая по сентябрь, в самый разгар сезона; Фритцль уезжал обратно в Амштеттен с детьми на май и июнь, потому что они еще ходили в школу. Он забирал детей обратно домой на месяц раньше, прежде чем Розмари успевала присоединиться к ним в начале занятий. Розмари буквально надрывалась здесь, работы всегда было по горло. Не могу себе представить, чтобы Фритцль хоть раз испачкал бы себе руки. Он никогда не работал официантом, не помогал по дому, не заправлял постели, не прибирался на кухне. Я проверял отчеты: из них явствует, что все дело было оформлено на имя Розмари, но, конечно, это не означает, что она обладала какой-либо реальной властью. Догадываюсь, что он делал это из-за налогов. И если возникали проблемы с долгами, налоговые органы не могли потребовать погашения их от Фритцля, поскольку все было записано на жену.
Он был очень властной личностью. Его слово было закон. Из разговоров, которые я имел с ним в связи с планированием, следует, что он точно знал, чего хочет и как этого добиться. Но он абсолютно не внушал никакой симпатии. Даже не берусь судить, как обращался Фритцль со своей женой и детьми, когда никого не было поблизости, но жена его была крайне необщительна, нам иногда казалось, что она его рабыня».
Каникулы в Мондзее помогали детям избавиться от гнета повседневных обязанностей, и они наслаждались жизнью, когда отец уезжал в Амштеттен по делам. Но когда он был с ними, буколическая идиллия превращалась в жалкую пародию на самое себя.
В Мондзее гибкий криминальный ум Фритцля репетировал будущие события. Много лет спустя, когда финансы маньяка были на краю краха, в квартире на Иббштрассе стали возникать странные возгорания. Отработка их, похоже, началась в пансионе. Не прошло и года с момента его приобретения, как пламя загорелось посреди бела дня; проходивший мимо полицейский остановился и помог отчаявшемуся Фритцлю затоптать огонь. Пострадали только коврик и старая шкатулка, и Фритцль бормотал офицеру что-то насчет неисправной электропроводки. Полицейский был не так уж уверен в этом, но, поскольку никто не пострадал, не стал вносить этот случай в свой рапорт. В 1982 году произошел еще один, более серьезный пожар, истребивший большую часть заднего фасада пансиона, выстроенного из дерева. На этот раз полиция провела расследование и пришла к выводу, что причиной стал баллон с газом, преднамеренно оставленный рядом с открытым огнем. Фритцль был подозреваемым номер один.
Херер объясняет: «Я узнал о случившемся, только когда он позвал меня, чтобы сообщить: „Угадай, в чем дело, Паули. Они думают, я хотел спалить дом“. Только позже я узнал, насколько все это серьезно и что его собираются арестовать. Мне все это показалось страшно забавным, я устроил из этого невероятный балаган и каждый раз, завидев Фритцля, начинал вопить: „Все сюда, идет великий поджигатель!“ Но ему самому это забавным не казалось. Он легко выходил из себя. Знай мы, что прежде он подвергался арестам за сексуальные домогательства, мы бы просто никогда с ним не общались. Но мы ничего не знали. Он все скрывал. Похоже, он навострился скрывать от всех нежелательные подробности. Многие говорят о том, что он всегда был темной лошадкой. И это правда».
Суд в Вельсе, которому было поручено дальнейшее расследование, признал гипотезу само- поджога несостоятельной из-за нехватки «существенных улик». А поскольку уголовное дело против Фритцля не было возбуждено, его страховой компании не оставалось ничего иного, как раскошелиться. Получив значительную сумму в виде компенсации, Фритцль мог позволить себе гораздо больший пансион и передал управление им Розмари, в то время как сам сосредоточился на своем последнем замысле — недвижимости.
Его вдохновляла — как он рассказывал Адольфу Графу, человеку, у которого арендовал немного земли возле пансиона, — идея «деньги к деньгам». «Он воображал себя крупнейшим владельцем недвижимости, — вспоминает Граф, — думал, что у него это будет хорошо получаться. Не знаю — вспоминаю лишь то, как Фритцль держался. Он явно был властителем-феодалом. Даже в кемпинге он проявлял необыкновенную строгость, и его законам надо было неукоснительно следовать. Мне он вспоминается человеком начисто лишенным гибкости, а также бесчувственным. Если вам случилось заболеть или что-нибудь происходило, его это не заботило… На все были свои правила. А когда в силу вступал закон, он начинал тиранствовать. Он много ожидал от остальных, но если работу надо было сделать, он делал ее».