Элизабет несомненно страдала. Он мог вдруг заорать на нее: „Будешь меня слушаться или, прости Господи, я тебе все кости переломаю!“ Позднее, после ее исчезновения, он только пожимал плечами и говорил: что ж, ей уже восемнадцать, пусть живет своей жизнью. Я знаю, многие говорят, что Розмари знала, что происходит, но я абсолютно убеждена, что она не имела ни малейшего понятия. Жизнь ее была и без того полна стряпни, мойки, чистки и хлопот о своих детях. К тому же, разумеется, она вечно беспокоилась о том, чтобы Фритцлю было хорошо. Думаю, у нее просто не было свободной минутки остановиться и хорошенько задуматься об Элизабет.
Знаете, Лизль действительно была очень заботливым ребенком. Как-то раз она нашла в своем саду котят и кормила их из рук. Но отец заставил ее выбросить их. Еще она часто играла в мяч там же, в саду, со своими братьями и сестрами. Все это вдруг прекратилось, когда ей было лет одиннадцать. Тогда она стала еще более робкой и замкнутой. Думаю, теперь понятно почему…»
Пауль Херер, приятель Фритцля по Мондзее, знакомый с этой семьей тридцать пять лет, вспоминает: «Трое моих детей всегда играли с его ребятами, хотя помню, что ребенком Элизабет была очень робкой и нелюдимой. У меня сложилось впечатление, что отец недолюбливает ее; он обходился с ней хуже, чем с остальными детьми. И бил он ее намного больше. Она получала от него оплеуху за самую малую провинность».
Дочь Херера Хельга добавляет: «Любимицей Фритцля была Улли». Она говорит, что старшая дочь монстра вполне отвечала его идеалам порядка, послушания и уважения. «Рози — вот та была смутьянкой, она всегда ухитрялась выскользнуть из дома, чтобы пойти на свидание с каким-нибудь парнем или на дискотеку, она была раскованная, а уж веселая!»
Херер соглашается: «У меня был щенок в Мондзее, такса, и вот он как-то съел крысиного яда, который насыпал Йозеф. Я пошел к нему, а он и говорит: „Черт возьми, твоя собака только что съела крысиной отравы“. Я не знал, что делать, а Рози была там и сказала, что пойдет со мной к ветеринару. Отец сказал, чтобы она осталась, потому что якобы у нее еще много работы, но она просто ответила ему, чтобы отстал. „Давай, Пауль, пошли“, — сказала она. Такая вот была отличная девчонка. Я понимал, что он не хочет отпускать ее в выходной, но она стояла на своем, и в конце концов он ее отпустил».
Одному своему приятелю, который пригласил Розмари на пикник, она неожиданно сказала: «Видеть отца больше не могу — пока мы тут веселимся, он может быть дома и выделывает с Элизабет черт-те что!»
Бывший учитель Элизабет Карл Остертаг, был частью взрослого мира, который так и не помог ей. Ни он, ни остальные не заметили молчаливого отчаяния, в котором жила девочка. Никто не обратил внимания на признаки, предупреждавшие о том, что она в опасности. «Я три года учил Элизабет туризму и обслуживанию в Вальдегге, недалеко от Винер Нейштадт, так как она собиралась пойти в обслуживающий персонал. Она была замечательной ученицей, сообразительной, ее ожидало прекрасное будущее. Она отучилась три года и сдала выпускной экзамен на место в системе обслуживания.
Особенно мне запомнилось, что по выходным она предпочитала оставаться в школе, а не ездить домой. У нас было несколько меблированных комнат для учащихся, и она занимала одну из них. Если ее насиловали с одиннадцати лет и далее, тогда я, конечно, понимаю, отчего ей так не хотелось возвращаться домой. Но у меня даже подозрения не возникло.
Думаю, я помню ее лучше остальных учеников, потому что я часто оставался на дежурстве по выходным, чтобы присматривать за теми, кто никуда не уехал. Обычно я брал с собой двух или трех собственных детей. Один из наших сыновей, тогда ему было шесть, просто обожал Элизабет. У нее действительно был прирожденный талант возиться с детьми, и я не помню, чтобы сыну кто-нибудь так нравился.
Один случай настойчиво всплывает у меня в памяти: на свое шестилетие сын больше всего хотел пойти пообедать в ресторан, где работала Элизабет. Такая чудесная девушка. Уже многие годы я часто задаюсь вопросом, как мог я так ошибаться. Теперь-то я понимаю, что был к ней крайне несправедлив».
Все эксперты по насилию над детьми говорят, что дети затрудняются сказать кому-нибудь о том, что с ними случилось. Они часто стыдятся, а насильники внушают им, что все их будут ненавидеть, отвернутся, не поверят, если они проговорятся. Многие дети-жертвы вроде Элизабет сохраняют детали инцеста в тайне годами, не раскрывая в полной мере свою боль и страх вплоть до взрослого возраста, если вообще решаются на это. Фритцль манипулировал своей жертвой, силой навязывая ей хранить происходящее в тайне; он зародил страх, разрушающий всю интимность и чувство безопасности, даваемые семьей.