Это были всего лишь подростковое веселье и бурные выходки. Элизабет была просто настоящей уморой, душой вечеринки и самым прелестным существом. Все слетались к ней, как мошки на огонь. Мы дали ей прозвище Сисси, потому что она была хорошенькая, маленькая — вылитая куколка, совсем как принцесса Сисси из старой габсбургской семьи. Но она была не только совершенно неотразима, но и совершенно неуправляема. Лицо у нее было просто фарфоровое, и казалось, что она и кусочка съесть не сможет, но поглядели бы вы, как она хлестала пиво, шнапс и вино. Она вовсю участвовала в вечеринках, старалась работать как можно меньше и просто с ума сводила нашего босса Франца Пернера своими ночными отлучками и пьяными ужимками.
Он всегда был чуть более требовательным к ней, и я знала, что Сисси этого терпеть не могла. Но она умела производить впечатление на мужчин. В конце концов Франц заявил, что если она по-прежнему будет вылезать из окна и участвовать в ночных попойках, то ее уволят с работы и отправят домой. Никогда не забуду, какая с ней произошла перемена. Она разрыдалась и всхлипывала не переставая. „Если он и вправду отправит меня домой, — сказала она мне, — то я тут же сбегу, потому что мне больше не под силу быть дома“.
Помню, как я обняла ее и, чтобы утешить, принялась слегка похлопывать по спине: „Ну, ну, все образуется“. Но тогда я и понятия не имела, каким ужасам она подвергается дома. Я и представления не имела, потому что Сисси всегда казалась такой счастливой, радостной девушкой. Все любили ее. Она была действительно популярна.
Мне известно, что Сисси хотела остаться в Тироле и закончить свое образование там. Но для этого ей нужно было разрешение родителей, а отец отказывался давать его, и в конце концов она была вынуждена вернуться домой. Теперь я знаю почему».
Тереза Пфаффендер, другая подружка, которая училась и работала с ней в Стренгберге, также знала Сисси как «резвушку и хохотунью».
Все в том же 1982 году Сисси впервые завела себе приятеля и впервые влюбилась. Распускающиеся, как цветок, отношения с Андреасом Крупиком который практиковался, чтобы стать шеф-поваром, только разожгли ее собственнический инстинкт и еще больше уязвили отца. В письме к приятельнице, написанном в мае 1984-го — всего за три месяца до того, как Сисси заточили в подземную темницу, — она делилась кое-какими секретами: «Мы с Андреасом были вместе с начала этого курса, но сейчас, конечно, перед нами встали проблемы, поскольку он живет в Энзефельд-Линдабрунн, и мы будем далеко друг от друга, и от этого мне грустно». Она также признавалась подруге, что снова планирует оставить дом ненадолго после экзаменов. Так, она писала: «Я въезжаю в квартиру со своей сестрой и ее приятелем. Они не могут оплачивать ее, но для меня это недорого. У меня будут две собственные комнаты».
Она продолжала свою разгульную ночную жизнь и практически завалила экзамены в конце года. Она получила только четыре удовлетворительные оценки, а этого было мало. Отец, что легко предсказать, был в ярости. Однако ночные кутежи не были единственной причиной неудовлетворительных оценок Сисси. Так как отец продолжал надругательства над ней, она призналась подруге (которая просила не упоминать ее имя): «Я полностью угнетена. Нервы отказывают».
Фритцль знал, какую жизнь ведет Сисси. Надо было торопиться. Независимость отдаляла от него дочь; она встретила парня, который полюбил ее.
Теперь Андреасу сорок два года, он женат, у него есть дети, ему столько же лет, сколько румянощекой Сисси, верность которой он на всю жизнь сохранил в своем сердце. «В последний раз я видел ее за месяц до исчезновения, — говорит Андреас. — Я любил ее по-щенячьи. Ваша первая любовь всегда остается с вами, верно? Она была очаровательна. Я влюбился в нее с первого взгляда. Она была хорошенькая и веселая, однако временами очень замкнутая. Стоило мне проявить интерес к ней, как она очень быстро отвечала взаимностью.
Было не так просто вступить в близость: в школе такие вещи воспрещались. Комната, где спали девушки, была под строгим табу, и если парня ловили там, его исключали из школы. Когда я пытался зайти дальше, она отталкивала меня. Теперь я знаю почему».
Элизабет терпела сексуальные надругательства семь долгих лет. Акт с любым мужчиной казался ей чем-то отвратительным.
«Мы нашли место, куда можно было спрятаться — ну, для интимности, — но любовью никогда не занимались. Только однажды она заговорила о своих родителях, о своем доме и сказала, что у нее очень строгий отец. Сказала, что он хотел устроить ее на бензоколонку, но ей больше нравилось быть официанткой».