Она знает, что происходит, и только надеется, что он её быстро убьёт.
Нога в живот выбивает из неё и борьбу и последний воздух.
Этого было бы достаточно. Этого было бы достаточно, чтобы остановить её попытку бежать, но она слишком хорошо знала Ричарда. Он любил подчёркивать своё превосходство.
Ещё одна ступня бьёт по тому же месту, пронизывая ядом, которого она никогда раньше не испытывала. Кажется, что всё её тело останавливается, она не может дышать, не может двигаться.
Это оно, - думает она. - Вот как всё закончится.
Его рука в её волосах, и он тащит её.
Он прижимает её к стене с широко раскрытыми глазами, его массивные руки на её шее. Сжимает горло.
Он улыбается, и она задаётся вопросом, не это ли они видели в конце, те жертвы её мужа-убийцы? Её зрение начинает тускнеть, ноги начинают подгибаться. Даже чувство боли не может заставить её прийти в себя. Тогда она видит что-то ещё, что-то позади Ричарда.
Их гигантский сын.
Он хватает Ричарда и с небольшим усилием бросает его через комнату. Он врезается в журнальный столик, разбивая его под своим весом.
- Нет!!! - кричит Эндрю.
Они оба смотрят на своего сына. Муж и жена, и на этот раз у них есть точки соприкосновения. Они смотрят друг на друга, на их лицах одинаковые выражения.
На Эндрю надета маска из кожи лица девушки.
Сделано грубо и дилетантски, но цель ясна.
Его Бубу, - думает Мэри.
Она оглядывается на Ричарда, а он на неё.
Они оба знают, что дни его избиения закончились, как и любые надежды на то, что она когда-нибудь попытается сбежать. Теперь в это был вовлечён её сын. Её бедный, одинокий сын, который хотел только общения, а нашёл это в болезненной одержимости своего отца.
Вина говорила ей, что она больше не откажется от этого, и если нужно помочь Ричарду с его потребностями, она сделает это.
Они смотрели, как Эндрю пополз обратно в подвал, прижимая к лицу окровавленную самодельную маску, оставив Ричарда и Мэри одних и ошеломлённых.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Проходит десять лет, и цикл разврата продолжается.
Дух Мэри давно сломлен. Её сын - гигантский мужчина, семь футов детского любопытства. Её защитник от жестокого мужа, который не трогал её с того дня, когда всё изменилось. Она сидит в кресле, теперь в новом помещении, на складе, где они живут, в месте, где Ричард изобрёл новую игру, чтобы развлечь себя и своего сына.
Эндрю научился хорошо разбираться в швейном деле и, шаркая, входит в комнату, ныряя под дверной косяк. Он садится напротив неё и начинает есть свой бутерброд, его глаза сияют из-под маски из человеческой кожи, которую он носит. Он их редко снимает.
Она наблюдает, как он ест, слушает влажное причмокивание его губ, пока он жуёт свою еду.
Она вздыхает и закуривает сигарету, любовь и связь с её мальчиком давно исчезли.
Она смотрит на письмо на столе, адресованное её мужу, и чувствует прилив гнева.
В письме говорится, что его рак находится в стадии ремиссии.
Она знает, что это не означает, что он излечился, но это позволило ему выиграть больше времени. Она вспоминает прошедшие годы, череду похищений и убийств, и не может не быть благодарной за те времена, когда Ричард был слишком болен, чтобы это совершать. Те времена, когда он болел после химиотерапии и не мог удовлетворить свои потребности, были благословенными промежутками в постоянном ужасе.
Она думает, что если Бог существует, у него плохое чувство юмора, потому что он даёт монстру вроде её мужа второй шанс выжить.
Он сейчас там, ищет жертву, ищет того, кого можно убить.
Она задаётся вопросом, где всё пошло не так? И не может вспомнить, когда она превратилась из матери, защищающей своего сына, в одинокую изолированную женщину.
Горечь и ненависть росли в ней к ним обоим, и не в первый раз она жалеет, что не умерла в тот день, когда Ричард напоил её отбеливателем, или, по крайней мере, не умер Эндрю.
Она смотрит, как он ест, поправляя маску, запихивая бутерброд.
Она его ненавидит.
Он протягивает массивную грязную руку, чтобы схватить стакан с молоком, опрокидывает его, проливая на стол.
Он начинает плакать.
Она бьёт его по голове, сдирая маску.
- Глупый маленький мудак! - шипит она.
Он опускает голову и рыдает.
Затем она подходит к нему, прижимая его голову к груди и поглаживая его волосы.
Так всегда бывает. Перепады настроения. Любовь и ненависть.
Они слышат, как фургон Ричарда подъезжает к строению. Мэри возвращается к своему креслу и садится с холодными глазами, эмоции давно улетучились.
Эндрю встаёт, взволнованно расхаживает. Она может видеть его рот за маской. Он улыбается, он счастлив.
- Моя Бубу! Моя Бубу!
Он повторяет снова и снова, подходя к окну, чтобы убедиться, что это его отец, затем сбегает вниз, чтобы помочь ему привести их новую жертву.
Она не двигается. Она просто сидит и курит, зная, что это её жизнь, так будет всегда. Дисфункциональный союз, порождённый насилием и ненавистью.
Её взгляд упирается в письмо на столе, и она только надеется, что однажды рак найдёт в себе силы выполнить задачу, которую она не могла выполнить, и покончить с её чудовищным мужем. А до тех пор она будет продолжать помогать им, зная, что зашла слишком далеко, чтобы делать что-либо ещё, и слишком разбита, чтобы когда-либо вести что-либо, напоминающее нормальную жизнь. Она тушит сигарету в переполненной пепельнице и встаёт, морщась от протеста в её ноющем теле. Затем она вздыхает и спускается вниз, чтобы помочь.
НАШИ ДНИ. КРИСТИНА
1.
Меня трясло, несмотря на все мои усилия. Я хотела сохранять спокойствие не потому, что я верила им, когда они продолжали говорить, что отпустят меня на свободу, что со мной всё будет в порядке и мне снова разрешат вернуться к дочери, а потому, что я не хотела доставить им удовлетворение тем, что я напугана.
Я очнулась в новой комнате. Всё выглядело так, как будто я всё ещё в том же помещении. Здесь былo больше зловония, наполняющего комнаты, если это вообще возможно. Мои руки всё ещё были скованы над головой, на этот раз выше - отсюда я никак не могу дотянуться до запястий зубами. Несмотря на головокружение, я сразу поняла, что на мне новая одежда. Моя собственная одежда была аккуратно сложена на стуле рядом с тем местом, где я лежала, как будто - в какой-то момент - мне снова разрешат надеть её; ложная надежда вселилась в мою голову, чтобы успокоить меня. Так ли это? Рядом со стулом было какое-то медицинское оборудование - что-то вроде капельницы - и окно в дальней стене, закрытое деревяшкой.
Можно использовать стул, чтобы пробить дерево.
Я чувствую себя нехорошо; не уверена, это из-за запаха в моих ноздрях или из-за того дерьма, которое он использовал, чтобы снова вырубить меня. Несмотря на плохое самочувствие, я старалась вести себя как можно тише. Я не хотела, чтобы они знали, что я уже очнулась. Я не хотела, чтобы они пришли за мной. Чем дольше я жду, тем больше шансов, что сюда попадут копы.
Пожалуйста, пусть починят систему видеонаблюдения!
Я слышала голоса за пределами комнаты. Я не уверена, насколько они близки, я просто надеюсь, что они не идут в этом направлении. Мои надежды рушатся, когда дверь распахивается и бьётся о стену. Это старуxа. Рядом с ней стоит старик.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она меня.
По тону её голоса читалось, что ей было не всё равно, но я знаю, что это не так. Она заботится только о своей семье, а не о людях, привлечённых для их удовольствия.
- У меня болит голова, - сказала я ей.
Так и было. Голова была тяжёлая, в висках пульсировало. Ещё один побочный эффект от того дерьма, которым он меня усыпил.