Его убежище становилось всё меньше и меньше. Вскоре, чтобы просто пошевелить руками, приходилось прикладывать большие усилия. Хотя, конечно, это он сам рос. Вскоре уже должно было подойти время его рождения.
Сказать, что он был в предвкушении – значит, ничего не сказать. Какой будет его новая семья? Будут ли у него братья или сёстры? Был ли мир, в котором он оказался, ещё Землёй или божество обслуживало не только Солнечную систему? Вопросы, вопросы, вопросы… снова эти загнутые палочки в конце фраз. Нигде от них было не спрятаться.
Но когда стенки его, теперь уже, скорее, темницы, в первый раз конвульсивно сжались, он понял, что вскоре сможет получить хоть какие-то ответы.
Говорят, что роды для женщины – один из самых болезненных процессов, какие только бывают на свете. Так вот он теперь мог сказать, что для младенца это тоже не самое приятное действо. Схватки становились всё сильнее, казалось, что его просто раздавит. Когда-то бывшее таким большим и просторным пристанище превратилось в пыточную камеру пострашнее железной девы.
Снаружи было очень шумно. Топот чьих-то ног, строгие и спокойные приказы, видимо, врача, стоны, странно, но почему-то мужские… однако громче всего этого, конечно, были женские крики. Несложно было догадаться, кто их издавал. Он не знал, оставила ли его природа мужчиной, но слушая эти звуки, искренне на это надеялся. Да и жить в женском теле разуму тридцатилетнего мужчины было бы довольно неудобно.
Наконец, ситуация начала меняться. А если точнее, начало меняться его положение. Он уже довольно давно висел вниз головой и, в общем-то, привык к этому, но сейчас дело было в другом. Схватки, наконец, возымели эффект, и маленькое тело толчками отправилось к… выходу.
Свет залил глаза, слишком яркий после месяцев полутьмы. Непроизвольно, скорее всего на чистом рефлексе, он открыл рот, из которого, вместе с немного вязкой жидкостью, вырвался его первый крик. Вокруг раздалось одобряющее кудахтанье акушерок, но почему-то оно очень быстро смолкло.
Но думать о причинах этого не было сил. Свет не давал сосредоточиться, организм, привыкший к существованию в подвешенном состоянии, быстро наливался тяжестью, клонило в сон. И когда его бок ощутил такое знакомое тепло, стало понятно, что дальше бороться с усталостью уже нет сил.
Вокруг мелькали пятна. Размытые, словно бы видимые из-под воды, лишённые насыщенного цвета, какие-то странно ненатуральные и как будто нарисованные. Однако, определить в этих пятнах людей было совсем не сложно. Они ходили медленно, на цыпочках, но всё равно не могли стать совсем бесшумными. Дыхание, шуршание одежды, редкие причмокивания или почёсывания. Для него, совершенно не представляющего, чем занять голодный до информации мозг, такие детали походили на живительную влагу для умирающего от жажды. Теперь, когда он стал настоящим, отдельным человеком, та блаженная расслабленность, что ощущалась в мамином животе, бесследно пропала. Хотелось исследовать мир вокруг, пощупать и потрогать вообще всё, что только можно, а может быть даже обнюхать и облизать.
Единственное, что омрачало предвкушение будущих открытий – навязчивое ощущение, что что-то не так. Он лежал в палате с ещё несколькими новорождёнными, они кричали, приходили взрослые, кажется, кормили малышей, те замолкали. Его самого тоже несколько раз поднимали и на языке ощущалась невероятно приятная сладость грудного молока. Вот только между ним и остальными младенцами была одна разница. Мимо его кроватки люди старались перемещаться как можно медленней и тише.
Нет, конечно, тут вообще никто не бегал и не кричал, но разница всё равно ощущалась. И он лучше многих знал, что означала такая осторожность по отношению к пациенту, не важно, родильного или любого другого отделения. Он и сам когда-то точно также, почти непроизвольно, вдавливал пальцы в подошву тапочек, чтобы их задники не шлёпали по полу и прижимал к груди пакеты, чтобы не так сильно шуршали.
Причина могла быть лишь одна. Болезнь. Не успев появиться на свет, он уже чем-то болел. Однако пока, в новой среде, с кучей раздражителей, было сложно даже нормально ощущать своё тело. К примеру, он так и не смог ощутить боль от перерезанной пуповины, хотя это должна была быть часть его организма, как палец или ухо. А потому понять, что именно не так, было невозможно. Так что оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что в итоге всё образуется.
Внутренние часы в этом маленьком теле работали отвратительно. А с учётом того, что он часто засыпал от усталости и безделья, определить, сколько прошло времени с рождения, было невероятно сложно. Может пара недель, может месяц. Радовало, что пятна постепенно приобретали всё более чёткие очертания, а ручки и ножки начинали хоть как-то слушаться его команд.