Чтобы ситуация изменилась, должны уйти целые поколения. В каждом из нас закодирована психология совка, то есть человека, подчиняющегося темным инстинктам, а не разуму. Печально, но приходится с этим считаться.
— Вы сказали — поколения? Неужели так долго ждать?
— Не надо ждать, — усмехнулся Шахов. — Помните сказку о жестоком драконе? Дракон не приходит извне, он живет в каждом из нас. Убей собственного дракона — вот главная цель благородного человека.
— Спасибо, дорогой Леонид Иванович, — растроганно поблагодарила Инесса. — Надеюсь, зритель по достоинству оценил ваши советы… Убей дракона! Прекрасно сказано, прекрасно…
— Ну как? — спросил Шахов, когда вернулись в телевизионный закуток, чтобы по заведенной традиции выпить на посошок.
— Превосходно! — польстила Ватутина. — У тебя природный дар убеждения и масса обаяния. Я немного ревную.
В комнате они были одни, и Леонид Иванович, еще под властью эфирного напряжения, нежно погладил ее бедро.
— Сколько лет мы знакомы, Инуша?
— Больше года.
— И ни разу не поужинали. Получается какой-то нонсенс. Ты не находишь?
На очи теледивы внезапно опустился ночной мрак.
— Господи, Леонид! Да только позови.
— И позову, дай срок, — пробормотал Шахов, оказавшийся неготовым к столь энергичному согласию.
Что-то в нем все же протестовало против интимного контакта. Близость с экранной дамой, пропитанной ложью, как половая тряпка грязью, вероятно, сулила изысканное наслаждение, но он опасался, что у него попросту не хватит мужицкого напора. "Желанная встреча" чутко угадала его сомнения.
— О, Господи, Леня! Да такая же я баба как все. Ну и что тебя смущает, скажи?! Это же обидно, в конце концов. Что у меня не на месте?
Наркотик телепередачи, неосторожное прикосновение к бедру и рюмка водки что-то непоправимо сдвинули в хрупком девичьем организме. От неприятных объяснений Шахова спас режиссер Вован Жемчужный, с гоготом и прибаутками ворвавшийся в закуток.
— Ну, Леонид Иванович, ну, молоток! Поздравляю! Как ты ловко краснюков секанул. Повышение рейтинга обеспечено. Дай-ка тебя расцелую, дорогой ты наш депутат!
"И этот туда же", — с грустью подумал Шахов, утопая в мягких, влажных объятиях.
— Пора мне, — заторопился, стараясь не встречаться глазами с расстроенной Инессой. Но уйти удалось лишь после того, как осушили с Жемчужным по чарке.
Режиссер наговорил кучу комплиментов и вдобавок сообщил счастливую новость: вроде бы пятьдесят процентов канала закупил «Логоваз». Но и это не все: по достоверным сведениям их передача наконец-то заинтересовала американцев.
— А что это значит?
Взъерошенный шоумен остолбенело уставился на хмурую Инессу.
— Ну-ка догадайся с одного раза.
— Поедешь на стажировку?
— Готовь чемодан, малышка. Чтобы было куда зелень складывать.
— Ага, — строптивица капризно поджала губы. — А чистку не хочешь?
— Нас не коснется, — уверил Жемчужный. — С "Желанной встречей" мы все мели проскочим. Передача гуттаперчевая, в том ее и сила.
— Вечерком позвоню, — посулил Шахов Инессе. — Надо кое-что обсудить.
Однако по удрученно-презрительному выражению ее лица было видно, что она ему не поверила.
Глава 4
НУЛЕВОЙ ЦИКЛ
Через неделю в этой Богом забытой дыре, именуемой Школа, Лиза почувствовала такое опустошение, как будто еще не родилась на свет. Не проходило минуты, чтобы не прокляла себя за то, что согласилась сюда приехать, а Сергея Петровича за то, что подбил ее на это.
По прибытию в школу попала в лапы трех врачей, больше похожих на палачей, которые мяли и крушили ее каждый в особинку; один хотел разбить молотком колено, другой лез в горло змеевидным резиновым шлангом, третий подключил к электрическому стулу, и все вместе, общими усилиями они добились того, что возмущение застряло у нее в горле, как рыбная кость. Ошарашенную, с выпученными глазами, с ощущением позорной голизны, пропущенную через хитрые приборы и пальцы трех громадных мужиков в белых халатах (приборы отнеслись к ней учтивее), ее втолкнули в казенный кабинет с зарешеченным окном, меблированный соответственно — железный стол с мощной лампой-прожектором и привинченный к полу железный стул с низкой спинкой. В кабинете ее ждал мосластый, стриженный под бобрик мужчина лет сорока, и если что-то могло в чистом виде выражать презрение, которое способно испытывать одно живое существо к другому, то это была зелень пылких глаз именно этого человека. На нем был черный костюм, как у могильщика, застегнутый на все пуговицы. Без подсказки Лиза догадалась, что попала к начальству, может быть, самому главному в здешних местах. Так и оказалось. Мужчина полистал какую-то папку, лежащую перед ним на столе, причем скривился в еще более отталкивающей гримасе, словно обнаружил там гадюку, потом поднял на нее глаза. От его ледяного взгляда у нее коленки обмякли.
— Подполковник Евдокимов, — представился он, по всей видимости с трудом подавив желание немедля врезать ей в челюсть. "Господи, да что же я ему сделала?!" — ужаснулась Лиза.
— А ты — номер четырнадцатый, — добавил он после короткой паузы. — Повтори, пожалуйста, кто ты?
— Номер четырнадцатый, — отозвалась Лиза, скромно опуская глаза. Кстати припомнила, что сумасшедшие не любят, когда на них смотрят в упор.
— Правильно, — смягчился человеконенавистник. — Значит, так, четырнадцатый. Не знаю и не хочу знать, зачем тебя сюда прислали, но человека из тебя сделаю. Ровно за шесть месяцев. Или закопаю на помойке. Только попробуй пикнуть. Первый и последний раз спрашиваю: хочется пикнуть, да?
— Хочется, — согласилась Лиза, глядя в пол. Ее поразило, что сильный, крупный мужчина, прямо-таки вепрь лесной, кажется, совершенно не видит женщину.
В стенах этого сумрачного заведения веял дух иного мира, доселе ей неведомого. Час назад врачи-палачи тоже обращались с ней как с подопытным кроликом.
— Ступай, четырнадцатый, — подполковник брезгливо махнул рукой, точно отгоняя муху, но вдогонку, когда она уже была у двери, ядовито добавил:
— Жопой поменьше верти, мой тебе совет. У нас эти штучки не проходят.
Тоска начинается с режима, а заканчивается полным выпадением из времени, и получается, что ты уже не живешь, но еще и не подохла; утратив ощущение времени, отмеряемое ударами сердца и полетом мысли, человек превращается в зомби.
Подъем в пять утра, минута на одевание (спортивный костюм, кроссовки) — и прямо с постели чудовищный бросок через лес, через поле, вдоль реки — сорок минут ровного, чистого бега, сопровождаемого единственным желанием — споткнуться, упасть и умереть. Но Лиза не упала ни в первый день, ни на второй, ни на третий. На четвертый впервые залюбовалась ромашковым склоном, серебряно мерцающим в росе и утренних лучах. Ее выгуливал молодой человек, сержант, чье имя она узнала лишь спустя неделю. Сержант был улыбчив, гибок, худощав и на бегу помахивал ивовым прутиком. Он сразу предупредил, свистнув прутиком перед носом: ох, жжется, девушка! Она не верила, что посмеет ударить — еще как посмел! Когда начала отставать, опоясал прутом по икрам, защищенным тонкой тканью, отчего она завизжала дурным голосом.
Боль была такая, словно прижгли раскаленным железом. Впоследствии во время изнурительных пробежек тешила себя мыслью, что когда-нибудь доберется, вопьется ногтями в смазливое ехидное личико, оставит на нем такие же кровяные бороздки, как у нее на ногах, но, разумеется, это была всего лишь девичья греза.
После забега полагалось полчаса на утренние процедуры, но поначалу Лиза не успевала даже умыться, отлеживаясь на кровати, смиряя наждачное, разрывающее грудь дыхание. Ровно в семь — завтрак, который она получала из окошка раздачи в комнате-столовой, расположенной на том же этаже, что и ее спальня. Завтрак был обильный: каша, мясное блюдо (плов, гуляш, котлета — на выбор), овощной салат на подсолнечном масле, стакан сметаны, стакан сока, сдобная булочка, сливочное масло, плитка шоколада, крепкий чай, — уже на третий день сметала все без остатка, начисто забыв о вечном страхе располнеть. Завтракала всегда в полном одиночестве, облюбовав угловой столик, накрытый, как и остальные пять столов, яркой цветастой скатертью.