— Я бы вышла за него замуж, да он вряд ли возьмет.
Кому я нужна такая бывалая, не правда ли?
— Вот это ты зря, — с неподражаемым глубокомыслием возразил гипнотизер. — Ты нужна многим и, в первую очередь, своей стране.
От этих слов ее чуть было не хватил родимчик, но рассмеяться она не успела. Иван Романович дружески положил руку на ее плечо и слегка сжал. Черные глаза поглотили ее целиком. Даже шевельнуться не осталось сил.
— Работать вместе будем, девочка?
— Будем!
— Спасибо… Но сперва придется поучиться. Все подробности у Сергея. Мне, к сожалению, пора.
Он поднялся, и тотчас в комнату вернулся Сергей Петрович в каком-то забавном переднике. Вроде все у них было оговорено по минутам. Иван Романович сказал:
— Проводи меня, Сережа, — а ей холодно кивнул на прощание, как посторонней.
— Вот и все, Лизавета, — самодовольно заметил Сергей Петрович, когда уселись на кухне чаевничать. — Начинается у тебя новый, светлый путь в будущее.
— Какой еще путь? Ты о чем? Я ведь ничего так и не поняла. Куда ты меня пристроил? У тебя такой вид, будто сплавил нечистому.
— Не прикидывайся глупее, чем есть.
Ей стало неуютно от его насмешливого тона. Прежде он так с ней не разговаривал.
— Ты не находишь, милый, что слишком зазнался?
— В каком смысле?
— Все-таки я не кукла, живая. Нельзя мной вертеть, как матрешкой. Кто такой Иван Романович? Чем вы занимаетесь?
Тут он открыл ей горькую правду. Оказывается, ей придется покинуть Москву и уехать на полгода в какую-то загадочную спецшколу, где ее научат всему, чему до сих пор жизнь не научила. Она слушала его с таким чувством, будто проваливалась в яму.
— И кем же я буду после этой школы?
— Сотрудником спецслужб. Агентом ноль-ноль семь.
Читала про Джеймса Бонда?
— Милиционером? — ужаснулась Лиза.
— На панели веселее, да?
— Я никогда не была на панели, негодяй!
— Была, Лиза, была. Не надо самой себе втирать очки. Панель большая, на ней не обязательно снимать клиента за полтинник. У тебя нет выбора. Или возвращаешься туда, или остаешься со мной.
— С тобой?!
Объяснение продолжалось на потертом черном диване в комнате. Она плакала, а Сергей Петрович утешал ее, как мог. Раздел, приласкал, слизывал слезки со щек.
Он был прав, разумеется. Выбора у нее нет. Все прежние наивные мечты о собственном доме, семье, добром рыцаре, богатстве, славе — заволокло кровавым туманом.
Она прозрела еще в "Тихом омуте", задолго до больничной койки. В том мире, где ей выпало жить, нет места сентиментальным байкам. Красивых пташек, щебечущих на Веточке о любви и счастье, угрюмый прохожий походя снимает выстрелом из рогатки. Чуток зазеваешься, и ты уже в супе. Можно, конечно, пристроиться рядом с охотниками, прислуживать и угождать новым хозяевам жизни, получая от них щедрые подачки, но этого дерьма она уже нахлебалась. Это не по ней. Среди тех, кто пировал среди чумы, не встретила ни одного достойного человека, да их там и не могло быть. Слишком поздно она это поняла. Или не слишком?
— Сережа, милый, — бормотала она, притихнув, положив голову на его литое плечо. — Но почему спецслужба? Почему опять вся эта грязь? Мы могли бы уехать… далеко, далеко. Ну не обязательно за границу, в ту же деревню. Неужели не прокормимся? Тебе совсем не обязательно на мне жениться, я могу быть кем угодно.
Давай сбежим вместе из этого ада!
— Бежать некуда. Ты умная, красивая, отчаянная.
Пригодишься где родилась.
— Но я не хочу ни в какую спецшколу!
— А тебя никто и не спрашивает.
— Ты сейчас говоришь, как Мосол.
— Мосла больше нет. Забудь о нем.
Глава 3
ПРЕУСПЕВАЮЩИЙ БАРИН
День начался тускло. Саднила печень. Он ее долго щупал, когда проснулся. Вроде не распухла, но словно острый колышек забит под правое ребро. Прикинул, сколько перегнал через нее пищи накануне — и ужаснулся. Грех чревоугодия — вот беда. И главное — проклятая мешанина: коньяк, водка, шампанское, жратва без конца и края, соленья, копченья, икра, луковый супец с бараньими почками, расстегаи, шашлык на ребрах — с пяти вечера до полуночи бесперебойная, как на вахте, ритмичная работа челюстей, а ведь ему не двадцать годков, тридцать восемь.
И как результат, на тебе! — досадная ночная осечка. Эта пышная телочка из кордебалета, Фаина, кажется, уж как старалась, как заводила, изгрызла до костей, а похоже так ни разу ей и не воткнул. Стыд-то какой!
Кстати, где она?
Огляделся — слава Богу, дома. Лепные потолки, мебель, зеркала. Шторы плотно сомкнуты, малиновый отсвет на карнизах. Родная спаленка на Сивцевом Вражке — и то хорошо.
Шумнул с хрипотцой:
— Фая! Фаечка! — ни звука в ответ. Кое-как слез с кровати (высокая, Людовик-ХШ — не хухры-мухры), накинул халат на жирные телеса, почапал в ванную. А идти далеко, страшно — коридор метров двадцать, повороты, тупики, ловушки — темень, как у негритянки под мышкой. Квартирка просторная, ничего не скажешь, но мрачноватая, с привидениями по углам, с сырыми стенами — осколок сталинских времен. Он ее надыбал еще по первому переделу, при Гайдаре-батюшке, когда весь засидевшийся в подполье торговый люд стаей ринулся на захват городского центра, выселяя оттуда до сих пор не очухавшуюся чернь. Хапали без разбора, скупали по дешевке, спешно приватизировали, вкладывали «бабки» в недвижимость — лишь бы застолбить погуще да побольше. Кое-кто и прогорел на этом, но не он. С тех пор за пять-шесть лет много воды утекло, жизнь круто изменилась к лучшему, на шестой части суши, как и по всему миру, восторжествовал его величество доллар. Леонид Иванович Шахов неуклонно шел в гору, но уже не спешил как вначале. Спешить было больше некуда. Совков разогнали по норам, откуда они еле слышно попискивали что-то забавное о зарплате и пенсиях, НАТО надвинулся к границам, скоро, слава Рынку, ни одна шавка в этой стране без разрешения не откроет свою поганую пасть.
Сын небогатых родителей (отец — учитель, мать — партийный работник), Леня Шахов сделал головокружительную карьеру: депутат, миллионер, звезда телеэкрана, — и наравне с лучшими людьми страны накупил себе много жилья, и здесь, в бывшей Совдепии, и, естественно, за бугром (комплекс бездомного скитальца); но эту, пятикомнатную хатенку, первую звездочку преуспеяния, выделял на особицу, как-то ностальгически привязался к ней сердцем. В тревожные дни, когда в желудке сгущался беспричинный страх, или попросту надоедала безмозглая Катька-супружница (ничего не попишешь, дочь крупняка из правительства), бежал не на Канары, как прочие, оттягивался в тихом, тенистом переулке: накупал побольше пойла, отключал телефоны и замыкался в сумрачной каменной келье посреди буйнопомешанной Москвы, чувствуя почти мистическую защищенность ото всех житейских бурь. День, два, три не высовывал носа на волю, пока не спадало, не отпускало знобящее беспокойство.
Из ванной вышел посвежевший, вполне готовый к новому трудовому дню. Зашел в гостиную, чтобы пропустить натощак рюмашку, простимулировать притомленную печень, и тут наткнулся на энергичную безотказную Фаинку, дремавшую в кресле голяком с пустой бутылкой виски в обнимку. При его появлении девица встрепенулась, пролились синие лучи из припухших глаз. Стыдливо прикрылась ладошкой.