— Это не все, милый господин. Вот вам мой телефон, пожалуйста, позвоните, как доехали. Можно попозже вечером. Вас не затруднит?
— Не беспокойтесь, — улыбнулся водила. — Доставлю в целости и сохранности. Вечером — это во сколько?
— Да хоть до ночи.
— Вас понял, сажайте свой детсад.
Наташа все же устроила каприз: с неожиданной силой вцепилась в ее руку.
— Не бросайте нас, тетя Лиза, пожалуйста, не бросайте!
В негромкой мольбе было столько отчаяния, как в загробном хоре, но Лиза осталась холодна.
— Хочешь вернуться обратно, Наталья?
Девочка, задрожав, клетчатой рыбкой нырнула в салон. Сенечка солидно покашлял:
— Все в порядке, тетя Лиза, я присмотрю за малышкой.
И они уехали.
Лиза взглянула на небо: ближе к вечеру оно покрылось каким-то сизым налетом, как перед радиоактивным дождем.
Ганя Слепень встретил ее в холле. Против обыкновения был не пьянее, чем с утра.
— Тебя где носило, засранка?
— Ты мне не муж, чтобы спрашивать.
— Если бы я твоим мужем был, давно бы убил…
Он загораживал ей проход. Лиза отметила, что в морге народу поубавилось: ни голосов, ни толкотни, ни машин на улице. Похоже, действительно, отбой, надолго ли? Чтобы увериться в этом, надо повидать еще одного человека, и быстро смываться. Такое везение, как сегодня, не может длиться вечно. Оно и так затянулось. Как только обнаружат мертвую Клементину и полуживого Крайнюка, начнется вселенский хипеж. Хорошо бы успеть до этого срока. Хорошо бы вырваться отсюда с головой на плечах.
— Дай пройти, — попросила смиренно. — Потом поговорим.
— О чем говорить? Натешилась с боссом, да? А я за тебя вкалывай, да?
Пошел на нее враскачку, загребая воздух здоровенными клешнями, и Лиза, нырнув под его руку, побежала к вешалке. Там оказалась, как в ловушке, и Ганя восторженно загудел:
— Во, курочка, допрыгалась! Сейчас мы тебя на кол усадим.
Она успела бы достать пистолет, но не хотела его убивать.
— Ты что же, совсем одичал? — Лиза покосилась на керамическую вазу с мохнатым кактусом. Ганю погубила мания мужского превосходства. Он очарованно глядел, как она расстегнула кожушок и рванула ворот рубашки, открывая ослепительную, золотистую грудь.
— Давай, — пролепетала безнадежно, — давай, раз не терпится.
Заминка вышла ему боком. Лиза, жалобно улыбаясь, маня кавалера, шагнула ближе к вазе, загребла ее левой рукой и раскрутила Гане в лоб, как метательный диск. Звук получился негромкий, сочный, словно гроб опустился в могилу, но результат превзошел все ожидания. Ганя заухал, замычал, стряхивая с очумелой башки кактус вместе с черепками, словно стал жертвой землетрясения. Лиза помчалась к двери, прихватив с полу чемоданчик.
В подсобке быстро переоделась — спортивный костюм, заячья шубка, — побросала в сумку самое ценное, что хранила в морге, сверху положила пистолет. Мельком глянула в стенное зеркальце — вид взъерошенный, помятый, но просветленный. Расторопная молодуха, за которой погнались черти. Прихватила с собой кочергу — каленый железный прут с крючком на конце, страшнее оружия не бывает. На обратном пути забежала попрощаться в закуток Гриши Печенегова. Тот склонился над заветной книгой, к которой всегда обращался в минуты тягостных раздумий, — уголовный кодекс СССР сталинского периода, почти раритет.
— Ухожу, дядя Гриша, прощай! Спасибо за все.
— Чего так? Не понравилось у нас?
— Вообще-то понравилось, но Ганя проходу не дает. Боюсь я его.
— Не его ты боишься, да ладно… Завтра, кстати, получка, не забыла?
— Получи за меня, дядя Гриша.
Печенегов смотрел на нее с сожалением.
— Не прижилась, значит. Обидно. Здешний народец к тебе привык… Храни тебя Господь!
— Вас тоже, дядя Гриша, — наклонилась, поцеловала заскорузлую щеку.
Осторожно выглянула в холл, держа кочергу наготове. Ганя Слепень сидел под вешалкой, выкладывал на полу затейливый узор из черепков. Вскинул голову — всю в черно-красных разводах.
— Вижу тебя, вижу, подлюка! Подойди, не ссы. Не трону.
Лиза, проходя мимо, задержалась на чуток.
— Ганюшка, ты бы хоть умылся. Ведь на тебе лица нету.
— Зря скалишься. Шустрая, да? Всех перехитрила, да? А того не знаешь, что давно на крючке.
— О чем ты, Ганюшка?
— Чего говорить… Я по-доброму тянулся, а ты вон как — кактусом по тыкве… Что ж, погуляй малек, недолго тебе.
— Загадки твои мне непонятны, Ганечка.
— Брось кочергу, иди ближе. Чего важное скажу, не пожалеешь.
— Не верю тебе, дорогой. Сколько раз обманывал.
Вышла на улицу и прямиком, не таясь, направилась к больничному корпусу. В здание вступила с парадного подъезда, минуя «иномарки», между которыми группками по двое, по трое прохаживались отважные, горделивые парни со стриженными затылками — маленькие и большие копии Гани Слепня. Сегодня их скопилось больше, чем обычно. С десяток крытых фургонов вытянулись караваном вдоль подъездной аллеи.
Внутри корпуса все как в обычной больнице: приемное отделение, аптечный ларек, сияющий импортной витриной, покрытые дерматином убогие скамейки вдоль стены. У окошка регистратуры небольшая очередь посетителей, запись на прием к врачам. Специфический больничный запах.
Кабинет Поюровского на третьем этаже. В приемной сидела секретарша в белом халате, с выпученными, как у глубоководной рыбины, глазами. Увидя Лизу, суматошно замахала руками.
— Что вы, что вы, к нему нельзя!
— Почему?
— Василий Оскарович занят, занят!
— Я по личному делу, — гордо сказала Лиза. — У меня назначено.
Не обращая внимания на кинувшуюся к ней заполошную секретаршу, Лиза вошла в кабинет. Доктор расположился за письменным столом, боком к двери, закинув длинные ноги на сиденье кресла. Говорил по телефону, лицо отрешенное, злое. Лизу не заметил или сделал вид, что не заметил. Как раз когда Лиза вошла, рявкнул:
— Что значит — отбой? Вы что там все, белены объелись?! Где Крайнюк?
Ответ привел его в еще большую ярость: он начал шарить по столу в поисках сигарет.
— Вы что несете? Вы отвечаете за свои слова?!
Невидимый собеседник, похоже, отвечал за свои слова, потому что какое-то время Поюровский внимал молча, на глазах бледнея, потом, буркнув:
— Хорошо, сейчас приду! — положил трубку на рычаг.
Лиза подала ему сигареты и зажигалку. Он окинул ее пустым взглядом.
— А, это ты? — произнес без удивления. — Может, объяснишь, что происходит?
— Что вы имеете в виду?
— Только что мне сообщили, Крайнюка и Клементину кто-то пристрелил в ординаторской… Такое может быть?
Лиза обошла стол.
— Вряд ли, — сказала она. — Кто же осмелится?
Они же ваши ближайшие помощники.
Нервным движением Поюровский щелкнул зажигалкой.
— Ладно, это мы выясним… Ты чего явилась?
— Не могу ждать, — потупилась Лиза. — Вся горю.
Видите, переоделась во все новое.
Поюровский тупо ее разглядывал, сморщась, будто готовясь зарыдать. Явление чистейшего женского идиотизма оказалось выше его сил.
— Как тебя там… Королькова… У тебя что, совсем крыша поехала?! Или издеваешься?
— Пожалуйста, дорогой Василий Оскарович! Дайте руку. Умоляю!
Оторопев, он позволил ей завладеть правой рукой.
Лиза небольшим усилием вместе с креслом передвинула его ближе к батарее и пристегнула за кисть к трубе изящным супербраслетом, который невозможно ни распилить, ни отпереть, не имея ключа.
— Ты что делаешь? — поинтересовался Поюровский. — Что это за штука? Да ты в самом деле невменяемая. Ну-ка сними сейчас же, а то так дам по башке — мало не покажется.
— Не волнуйтесь, дорогой Василий Оскарович.
Я только сделаю один звоночек, и все вам объясню.
— Какой еще звоночек?! — заревел совершенно обескураженный Поюровский, дернулся, но не тут-то было. Как Прометей к скале, он оказался надежно прикован к батарее. Лиза устроилась с телефоном в сторонке, где Василий Оскарович не мог ее достать.
Набрала номер некоего Влада Ивантеева, капитана с Петровки. Этим номером когда-то наделил ее Сергей Петрович, еще в эпоху "Тихого омута", на случай, если вдруг понадобится скорая помощь вооруженных людей.